по культурке.
Ги за компост пьяно улыбается.
Секретарь пишет.
«Да, — говорю, — еще мы хотим провести для вас дегустационный вечер».
«Водка!» — кричит начальник библиотеки.
«Икра!» — кричит с галерки какой-то серьезный мужик.
«Нет, — говорю. — Пельмени».
Тут все окончательно сникли.
И президент говорит:
«Великолепное просто предложение. Давайте в рамках вечера международных блюд? Спасибо вам большое, что зашли».
Не глава Зарисовка с корабля, где мы еще чувствуем себя путешественниками, а не жителями
Если бы я писала какую-то другую книгу, я написала бы так: «…Мы живем на белом берегу, у самого синего моря. Каждое утро я просыпаюсь встречать рыбаков: они приносят свои сети, с шумом расправляют их над морем, я слышу их свист и запах дыма, который уходит в небо, и голоса. Они говорят, что к полудню придет корабль. Большое широкое судно, глубокое, как тарелка для супа, и в нем — шелковое платье, жемчужная россыпь, перламутровая ночная звезда».
Но я пишу эту. Каждый день у нас на круизном лайнере, большом белом корабле, гала-ужин. Каждый вечер к нам приходит Сильван из Гондураса и предлагает купить лобстера или стейк. Он показывает размер куска мяса: вот тако-о-о-ой, или клешню лобстера: вот таку-у-у-ую. Но мы берем только шампанское. В один из дней у нас запланирован ужин с денрожденным тортом и бутылкой шампанского. Дни рождения обычно в конкретные дни, и это тоже конкретный день. Но Сильван приносит торт в первый же вечер. Сюрприз испорчен, и мы просим унести торт и принести его в конкретный день. Сильван уходит расстроенный, и на следующий вечер снова интересуется, когда же нести торт. Мы согласуем дату, еще раз и еще раз, пишем дату ему на бумажке, сообщаем дату на ресепшене. Через день (и это не день рождения) Сильван снова торжественно выносит торт. Это похоже на день сурка, но мы опять заворачиваем его.
— Но я же уже открыл шампанское, — обиженно говорит Сильван.
— Закрой обратно, — обиженно говорим мы.
Этим вечером шампанское мы не пьем.
Если бы я писала какую-то другую книгу, я написала бы так «…Мы живем на зеленой скале, у самого синего моря, волны бьются о мои ноги, когда я иду на почту. Каждый день я хожу на почту, потому что я там работаю. Я забираю серый колючий мешок, грязный от сургуча, в нем шуршат и перешептываются письма, пока я иду — от одного маяка до другого — две тысячи восемьсот шагов, я сосчитала».
Но я пишу эту. Перед поездкой нам было предложено купить спа-пакеты. Два массажа, три массажа, восемь массажей, двадцать восемь массажей, чай и консультацию доктора. Мы берем с чаем и консультацией, но один.
Загорелые балийки с цветами в волосах снуют туда-сюда в спа-зоне, с ними заигрывает уборщик с пылесосом из Кубы. Он похож на Фиделя, только что без сигары.
— Я бы женился на ней, — говорит он, кивая на одну из массажисток. — У нее такие ловкие руки.
— И в какой бы стране вы жили?
— Мы бы плавали. Плыли и плыли.
— Вы и так тут плывете и плывете.
— Но смены у нас совпадают редко.
Чай так и не принесли. Консультации не было.
Русалки несут обман.
Если бы я писала какую-то другую книгу, я написала бы так: «Мы живем в королевском замке на краю заката, там, где солнце падает в глубь земли и уходит к Аиду в карман, там, где никогда не кончается ветер и не высыхают брызги, они обжигают меня, и я зову доктора, и он говорит: ничего, заживет до свадьбы, и присылает ко мне индийского мальчика со стаканом кокосовой воды».
Но ту книгу я не пишу. На верхней палубе грохочет плавающая Турция: дурацкая музыка, аниматоры в сомбреро, мячик, который нужно ловить свернутым полотенцем. Как будто смешная шутка: один аниматор подпрыгивает и сдирает со второго трусы, тот пулей выскакивает из воды и бежит, ему вслед летят рулоны туалетной бумаги.
— Нравится вам такая работа?
— Я матрос. Это подработка.
— А что делает матрос в свободное от подработок время?
— Хожу по палубе. Смотрю.
Кажется, я матрос.
Если бы я писала какую-то другую книгу, я написала бы так: «…Мы живем под килем корабля. Меня зовут Форель, а его — Сибас, мы прыгаем между водорослями, и я взлетаю вверх, ударяясь носом о прозрачную пленку, хватаю порцию кислорода — еще и еще — чтобы он меня опьянил, уронил, обессилил, а потом лежу на дне, онемевшая от красоты, а он проплывает мимо, сверкая в туманном луче, который пробивается через крышу».
Пишу, как есть: уже неделю мы живем на огромном круизном лайнере. Идея такая, что весь обслуживающий персонал эмигрировал в море. У каждого на табличке написано: Гондурас, Шри-Ланка, Мадагаскар, Индия, Украина, Непал. Они заходят на корабль в начале апреля, высаживаются в конце ноября. Их кожа становится матовой и соленой, язык — универсальным. Они говорят на всех языках по чуть-чуть, путаясь в словарях.
— По-русски я. Идите. Вы хочите фото? Да, вот если два, то четыреста, если шесть, то пятьсот, понимаешь?
— А если мы хотим только два?
— Шесть — пятьсот, а так — два, зачем вам два, если двадцать.
— Давайте по-английски?
— Я — Сербия, понимаю все, говорю — нет.
— Дайте два фото за сорок.
— Окей, я положил все шесть за пятьдесят.
— Ладно.
Он кладет мне в конверт ужасные, уродские, трешевые фотографии — наши фотографии, мы стоим там счастливые и радостные, лица растянуты во все стороны, между нами стоит капитан корабля в белом, как пена, костюме, на нашей одежде — деревянный фон, который они наложили за наши спины, чтобы все стало еще уродливее.
На следующем фото розы и деревянный штурвал.
На следующем — идиотские волны и календарь.
На следующем — пачка евро.
У меня никогда не было таких дебильных фото.
На входе в СПА доктор из Шри-Ланки. Так и называется: доктор СПА. Почти как доктор КТО или доктор Хаус.
Он спрашивает:
— Ксения? Русские?
— Да.
— У меня дочь Ксения. И русская жена. Живет в моей стране. Тоже доктор.
Посуду убирает Иван, он с Сахалина.
— Я люблю море, я вырос у моря, мне оно нужно. Пробовал жить на материках, не умею совсем. Устроился сюда, потому что любил одну девушку.
— И уплыл от нее?
— Не совсем. Она меня не любила. Тогда я сказал, что уйду в море. Она засмеялась, сказала: ты что, моряк? Я не моряк, и меня укачивало всегда, она знала — даже на лодке. Но
