В сотый раз Митя окрестил Киру долбошлёпом и в тысячный порадовался вот такому равнодушию с его стороны. Это существенно упрощало задачу кавалергарду, но и бесило бесконечно. Широков знал, что это вот равнодушие делает несчастной Юльку.
— А где муж твой моднявый, Юль? — эх, Дава, ну на фига с таким вопросом, скотина ты пьяная?!
— На работе. Вызвали срочно, — и Юлька тут же схватилась за телефон.
Вот только что была счастлива, сияла и глаза блестели, а вот уже и раскаяние на лице, вина и печаль. И все это только усилилось, когда муж на сообщение не ответил, да и на звонок тоже. Хотя нет, пришла какая-то цидулька от Кирочки. Митьке было страсть как любопытно, что он ей написал, но в, то же время, он искренне желал, чтобы телефон в руках Юли рассыпался прахом вот сей момент.
— Кира? На работе? В ночь с пятницы на субботу? Майн гот, Юль. Где-то деревянный конь дал потомство. Пойду, покурю, — Дава вышел, и Митька за ним.
Уже в курилке, Митя обозначил свою позицию:
— Дава, я понимаю, что Юлька тебе дорога. Была и будет. В связи с этим вопрос, какого хрена ты ее обижаешь? Ты не дебил, вроде. Сам не видишь, тошно ей, а тут ты еще со своими намеками.
— Во как. И что? Молчать? Должен же хоть кто-то глаза ей раскрыть на этого козла!
— Зашибись, Дава! Он козёл, а больно делаешь ей.
— А тебе что за печаль? — все верно, Дава дебилом не был, и уставился на Митю, прозревая.
— Печаль, не печаль, а Юльку больше не доставай. Мы хоть и приятельствуем, но если что, знай, щадить не стану.
Давид пошевелил густыми бровями, насупился, почесал нос.
— Ну, ясно все. Мить, дохлый номер. Это же Юлька. Наивернейшая и святая. У нее крылья за спиной развеваются, и нимб над волосами сияет.
— Тем более. Ты не тот объект выбрал для нападок.
Дава вскочил с курительного диванчика и заметался:
— Без тебя знаю! Я Кире однажды влупил по пузу. Так этот урод Юльке все выложил. Она со мной говорить перестала!
— Был повод? Или так, от злости?
— Был и есть. Кира кобель не из последних. Изменяет ей уже давно. Чуть ли не со свадьбы. Да что я говорю, ты и сам понимаешь, что он такое.
— Она знает?
— А по ней не поймешь! Может, знает и прощает. А может в святости своей не замечает ничего.
Казалось бы, чего проще? Рассказать все Юльке и наблюдать распад ячейки общества. Но подлость остается подлостью, даже если совершается с благой целью. А Митька подлецом не уродился, потому и сценарий такой его не устраивал ни разу.
— Ладно, замнём, — Митька смял окурок в пепельнице и потянул соседа догуливать.
Собственно, вечеринка уже кончилась. Света и Юля собрали грязную посуду и заложили в посудомоечную машину. Прибрались. Артём, трезвый и веселый, обнимал Гойцмана старшего, который повис на мощном офицере беспомощным лоскутком. Бабушки Собакевич сложились «домиком» и отступали к входной двери. И только сиятельная Джеки чувствовала себя прекрасно.
— Мить, спасибо, — выдохнула счастливая и уставшая Дора.
Фирочка кивнула и улыбнулась. Гойцман-папа, уютно спал на груди Заварзина, откуда его попытался отодрать Давид.
— Дава, донесу. Пусть поспит. Дим, спасибо. До вторника? — Артём сиял.
Митька стукнул дружески по плечу майора и головой кивнул, мол, все в силе.
— Вишня была вкусная, Димитрий, — Джеки подмигнула на прощание Широкову.
Света обняла Митю и поцеловала в щеку, потом собрала соседей, и они разошлись по домам как-то очень скоренько. Странно, что Юльку «забыли». Она внимательно оглядывала гостиную, чтобы еще раз убедиться, не осталось ли беспорядка? Вроде, не осталось.
— Спасибо! — Юлька подскочила к Широкову и высоко голову запрокинула.
Да, высокие мужчины — это круто! Но, шея затекает, честное слово.
— Тебе спасибо. Весело было. Правда, история бабулек печальной оказалась.
— Да, очень, — Юля покивала. — Пойду я, Митя. Спокойной ночи.
Повернулась спиной к Широкову и двинулась к двери. А Митька читал — перечитывал свой знак: «Вместе навсегда!»
— И куда это ты собралась, а?
— Домой, а что? — Юлька даже голову в плечи втянула от такого вопроса.
— Не иди домой, Юль. Давай кофе выпьем. Или чаю. Могу еще коктейль тебе сделать. Накормить, — говорить-то говорил, но уже понимал, откажет.
— Третий час ночи. Пора уже. Не могу же я все время у тебя сидеть.
— Не можешь или не хочешь? — вопрос получился прямой и кривой одновременно.
— Митя…
— Что, Митя? Вопрос тот же, что и час назад. Чего ты хочешь? — вряд ли Широков стал так давить, если бы не коньяк и ром в его организме.
Юлька ничего не ответила, повернулась и пошла к выходу. Митька догнал ее и обхватил крепко, прижал спиной к себе и заговорил ей в ухо.
Юльку качнуло, но она шаг ускорила, и через мгновение Митька остался один в своей квартире.
Глава 12
— Юль, снова спишь? Малыш, проснись, муж пришел!
Юлька глаза открыла и увидела довольное, уставшее лицо мужа. Синяки под глазами, ввалившиеся щеки, а глаза сияют, что твой самовар. Работал, устал, а она? Веселилась и радовалась жизни, пока супруг трудился. И так ей стало стыдно за себя и жалко Кирочку, что она моментально подскочила.
— Кирочка, любимый. Ты давно вернулся? — обняла драгоценного и по волосам погладила.
— Вот только что. Юль, я так есть хочу, даже страшно. Давай блинчиков с творогом?
Юлька готова была загнать, убить и зажарить ему леопарда.
— Конечно! Сейчас! Я сейчас, Кир, — подскочила на постели, а муж, довольный и благодушный, чмокнул Юлю в нос и отправился в душ.
Юлька выбралась из-под одеяла, наспех оделась и вот уже носило ее по кухне. Мука (на донышке!), яйца, творожок… Нет, Юлька, ни о чем таком не думала. Была уверена, что вчерашним вечером вела себя прилично. И соседи тому свидетели. А то, что чувствовала давешним мастер классом, это тайное и она, Юлька, никому и никогда об этом не расскажет.
— Ну как тут у нас? Готово? — на столе у Юленьки уже горячие блины с творожной начинкой, сметанка.
Кира потянулся поцеловать Юлю, она же подняла к мужу личико милое.
— Все готово, Ми… — ага, так и бывает, когда в мыслях один, а обнимает другой. — Милый…
Оговорочка, да не простая. Юльку кинуло в пламень ужаса! Еще бы, взять и почти назвать мужа соседским именем, это вам не шуточки.
Поскорее отвернулась и стала заваривать Кирочке чаю, его любимого, черного. Крутилась, вертелась и всячески угождала мужу. А все почему? Верно. Извечное чувство вины и постоянного долга.
