потому такое, что немцы Волгу минируют. На фарватере с воздуха ставят. У Песковатки вчера баржа подорвалась. Тралить[21] надо, а тральщиков нет. Весь малый флот для этой надобности мобилизуем. Юнги, помня дисциплину, стояли молча поодаль. Только на лицах у них сквозили и зависть и смятение. А ремесленники, народ повольнее, те зашумели, придвинулись, обступили. – Браточки, спокойненько. К чему аврал? – обратился к ним загорелый моряк. – Вопрос ясный. Как на блюдечке. Судно подходящее, деревянное – мину не притянет. В самый раз нам. Значит, берем. И весь разговор. Надо же понимать. Не игрушка. Нужное дело. Смеетесь – война!
Ошеломленный Валерка с надеждой посмотрел на Плотникова, потом на начальника, затем на Капку и снова на Плотникова. Но все молчали. И Валерка понял, что дело решено. Игра кончилась. На Волгу пришла война. «Нет, – сам себе ответил Валерка, – нет, все злые ветры не устрашат потомков Великих Мастеров. Верные синегорцы высылают навстречу ветрам свой боевой корабль. Все продолжается.
Вперед, синегорцы!» А коренастые краснофлотцы уже хозяйничали на баркасе, сновали по палубе, размечали место для зенитного пулемета, заглядывали в машинный трюм.
– Кораблик дай боже! – похвалил загорелый моряк. – Молодцы, ребята! Подходяще сообразили. Флотское вам спасибочко. Не горюй, браточки. Подымай нос до места! Гляди веселей! Гордиться надо, что такая подмога от вас флоту.
Тем временем Сташук уже просился у начальника, чтоб ему разрешили остаться в экипаже баркаса, но начальник приказал Сташуку оставаться на берегу…
И через четверть часа юнги и ремесленники, сгрудившись на мостках, махали фуражками и бескозырками вслед баркасу, который покидал затон и выходил из прораны, огибая мысок Радуги на острове Товарищества. Кто-то, вероятно смуглый моряк, махал рукой ребятам с кормы баркаса. Круто взяв на перевал, последний раз сверкнув на солнце гербом синегорцев, ушел за Лазоревые Горы на коренную Волгу минный тральщик боевой волжской флотилии «Арсений Гай».
Глава 22
Зарево над Волгой
Немцы шли через степь. Танки их неудержимой панцирной лавиной катились к Волге. Затонск заполнили толпы запыленных, измученных бессонницей и тяжелой дорогой людей. Шли в Заволжье обозы беженцев, везли раненых. Их переправляли с правого берега на лодках, на плотах и паромах. Угрюмый огонь горел в глазах людей. И были они странно молчаливы. Часами, не разжимая спекшихся губ, сидели они на берегу, безучастно глядя в уже обмелевшую у города Волгу с обнажившимися перекатами. А ветер, дувший из-за реки, уже отзывался запахом гари и пороха… И даль за Волгой была мутна от пыли или дыма.
Вокруг города возводили укрепления, рыли окопы, вколачивали противотанковые надолбы. Ставили тяжелые ежи из рельсов.
Синегорцы великодушно предоставили юнгам свой заветный остров Товарищества, и там юнги отрыли учебные противотанковые окопы, провели соединительные ходы сообщения. И часто туда, к известковым берегам, причаливали лодки, высаживая на островок юнгов и сдружившихся с ними ремесленников, а также Валерку и Тимку, без которых ни одно дело не могло обойтись.
Балтийские юнги узнали язык волгарей, и Виктор Сташук щеголял теперь волжскими словечками: «слабая ча́лка», «су́водь», «ходова́», «дурная вода», «не маячит»…
Все чаще и чаще выла по ночам сирена воздушной тревоги.
Синегорцы не раз помогали затонским и юнгам тушить пожары.
– Обязаны мы ребятам, очень обязаны, – говорили потом в Затоне.
Часто в Затон приезжал товарищ Плотников. У него были красные от бессонницы глаза, щеки глубоко запали от нечеловеческого переутомления, а широкие плечи стали острыми, как у кавказской бурки. Но, завидев Капку, он издали протягивал ему большую руку:
– Ну, как делишки? Хвалят кругом вас. Все собраться никак не могу историю вашу дослушать.
Но вот за Волгой, в том месте, где когда-то сочился серебряный свет живых огней, небо налилось зловещим, словно адовым заревом. Молча стояли на берегу затонские. Все поняли, что это горит за Волгой город степняков и волгарей, город пролетарской славы. Когда-то его далекие огни маячили за Волгой и веселили ночь, на всем в Затонске заметен был свет великого соседа. Так и теперь все вокруг залило тревожным, тяжелым огнем его беды. Враг прорвался к его стенам. Тяжко гудела вся округа. Кровавый дым и днем застилал горизонт, за которым разверзлось пекло огромного сражения. Ревущие столбы взрывов поднимались из реки.
Немцы по ночам минировали Волгу. Подрывались на минах пароходы и баржи.
Городок пустел. Из Затонска эвакуировали детей. Уезжали все, кто не был нужен для работы городка. Пришла очередь ехать и Риме с Нюшей.
Лил дождь в этот день. Пронзительный ветер свиристел в мокрых ветвях школьного сада. Потемнел песок на отмелях, и Волга была пустынная, бурая, в беляках. Капка и Сташук пришли к исполкому, таща узлы с нехитрым имуществом. Рима, бледная, в драповом пальто, перешитом из материнского, держала за руку укутанную в шаль Нюшку.
Пришли, конечно, и Валерка с Тимкой. Валерка подарил на прощание Риме маленький карманный компас, когда-то выменянный им на марки.
– Возьми, может, пригодится, мало ли что, – сказал он великодушно, – и помни, главное, одно: что мы от тебя будем на юго-запад. Разберешься?
– Спасибо, – сказала Рима, рассматривая компас, и тут же дала его Нюшке: – Смотри, Нюшенька, какие часики хорошенькие!
– Давай по машинам! – закричали шоферы.
Капка взял из рук сестры Нюшку, отодвинул шаль на ее щеке, поцеловал и поднял на грузовик.
– А Рима? – забеспокоилась Нюшка и собралась зареветь.
– Сейчас, сейчас я, – сказала Рима. – Ну, прощай, Капа, смотри тут… – Она всхлипнула.
Капка неловко, как-то боком, поцеловал ее в щеку.
– Ты там сама смотри за Нюшкой, – пробормотал он, лишь бы что-нибудь сказать.
– Ну, счастливо оставаться… Витя, прощай, – сказала Рима, протягивая руку Сташуку.
– Счастливо и тебе, – проговорил Виктор и долго не отпускал руку Римы, а она не решалась высвободить ее. – Пиши смотри, – добавил он.
– И ты смотри пиши, – сказала она и еще раз крепко и медленно сжала его руку.
Тут появился вдруг Лёшка Ходуля. Он давно уже стоял в отдалении, не решаясь подойти, а теперь приблизился, долговязый, смущенный.
– Покидаете? – заговорил он. – Выхожу один я на дорогу… Едете, значит.
Он замялся, поглядел на Капку и Сташука, вздохнул, полез в карман и вынул оттуда маленькую медную зажигалку.
– Может, возьмешь на память? – сказал он, протягивая зажигалку Риме. – Пригодится вещичка. Знаешь, как без огня в дороге… Ты бери, бери, не думай…
Рима с опаской посмотрела на брата, неловко глянула на Сташука, но моряк и Капка снисходительно улыбались.
– Бери, – разрешил Капка.
И Ходуля понял, что он прощен. Потом Рима, ухватившись за борт грузовика, ступила на толстую шину. Виктор поддержал ее за локоть, и она влезла на машину. Капка вспрыгнул за ней, разобрал вещи, усадил Нюшу, поправил на ней шаль, нахмурился и соскочил. Машины зарычали, тронулись. Что-то кричали с грузовиков ребята, оставшиеся медленно махали руками вслед. Послышались напутствия и обещания, последние утешения и приветы. Машины,
