Брат Альбер.
Ноябрь 1836 г.».
«Быть может, все это к лучшему!» — подумал аббат де Грансей.
Дав прочесть это письмо Розали, с благоговением поцеловавшей те строки, где ее прощали, он сказал ей:
— Итак, теперь, когда он потерян для вас, не помиритесь ли вы с матушкой, выйдя замуж за графа де Сула?
— Нужно, чтобы Альбер приказал мне это сделать, — сказала она.
— Вы же видите, что переписываться с ним невозможно. Настоятель этого не позволит.
— А если я поеду повидаться с ним?
— Картезианских монахов посещать нельзя. К тому же ни одна женщина, кроме французской королевы, не может войти в их монастырь, — возразил аббат. — Таким образом, ничто вам больше не мешает выйти замуж за господина де Сула.
— Я не хочу, чтобы маменька стала из-за меня несчастной, — ответила Розали.
— О, черт! — воскликнул главный викарий.
В конце той же зимы добрейший аббат де Грансей умер. Баронесса и ее дочь лишились друга, мешавшего столкновению их железных характеров. Как предвидел главный викарий, так и случилось: в августе 1837 года г-жа де Ватвиль сочеталась браком с г-ном де Сула в Париже, куда она переехала по совету Розали, ставшей неожиданно доброй и нежной с матерью. Та поверила в привязанность дочери, но Розали хотела жить в Париже только для того, чтобы доставить себе удовольствие жестоко отомстить за Саварюса, причинив мучения своей сопернице.
Подошло совершеннолетие девицы де Ватвиль, которой исполнился двадцать один год. Мать, чтобы покончить все денежные счеты с дочерью, отказалась в ее пользу от своих прав на Руксей, а дочь дала матери расписку в получении своей доли наследства, оставшегося после отца. Розали сама побудила мать выйти замуж за графа де Сула и щедро его обеспечить.
— Предоставим друг другу полную свободу, — сказала она.
Г-жа де Сула, вначале обеспокоенная намерениями дочери, была приятно удивлена столь благородным поведением и для очистки совести подарила Розали облигации казначейства на сумму, дававшую шесть тысяч франков ренты. Так как графиня де Сула получала сорок восемь тысяч франков дохода со своих земель, не имея права их отчуждать и уменьшать долю Розали, то мадемуазель де Ватвиль все же обладала приданым в миллион восемьсот тысяч франков. Имение Руксей могло приносить (при условии некоторых улучшений) двадцать тысяч, помимо возможности там жить и не считая доходов с аренды. Поэтому Розали и ее мать, усвоив вскоре парижские привычки и моды, были охотно приняты в великосветском обществе. Золотой ключик: слова «миллион восемьсот тысяч», как будто вышитые на корсаже Розали, оказали графине де Сула больше услуг, чем ее притязания на древность рода де Рюптов, неуместная кичливость и даже бог весть откуда взявшаяся родня.
В феврале 1838 года Розали, за которой усердно ухаживало множество молодых людей, выполнила, наконец, намерение, приведшее ее в Париж. Ей хотелось встретить герцогиню де Реторе, увидеть эту необыкновенную женщину и заставить ее вечно мучиться угрызениями совести. Поэтому Розали одевалась с поразительной изысканностью и кокетничала напропалую, чтобы быть на равной ноге с герцогиней. Их первая встреча произошла на балу, который ежегодно, начиная с 1830 года, давался в пользу пенсионеров цивильного листа. Один молодой человек по наущению Розали сказал герцогине, показывая на нее:
— Вот замечательная, чрезвычайно умная девушка. Из-за нее ушел в картезианский монастырь выдающийся человек, некто Альбер де Саварюс: она разбила его жизнь. Это известная в Безансоне мадемуазель де Ватвиль; ей предстоит получить крупное наследство.
Герцогиня побледнела. Они быстро обменялись одним из тех взглядов, которые у женщин смертоноснее выстрелов на дуэли. Франческа Содерини, и без того догадывавшаяся, что Альбер перед ней не виновен, тотчас же покинула бал, внезапно оставив собеседника; последний так и не узнал, какую ужасную рану он нанес прекрасной герцогине де Реторе.
«Если хотите узнать кое-что об Альбере, то будьте во вторник на балу в Опере, с незабудкой в руке».
Эта анонимная записка, посланная герцогине, побудила несчастную итальянку приехать на бал, где Розали вручила ей все письма Альбера, письмо главного викария к Леопольду Анкену, ответ нотариуса и даже то письмо, где Розали признавалась во всем аббату де Грансей.
— Я не хочу страдать одна, потому что мы обе были одинаково жестоки! — заметила она сопернице.
Насладившись ужасом, отразившимся на прекрасном лице герцогини, Розали скрылась и не появлялась больше в обществе; она вернулась с матерью в Безансон.
Мадемуазель де Ватвиль стала жить одна в своем поместье Руксей, ездить верхом, охотиться. Два — три раза в год она отказывала женихам, три — четыре раза в течение зимы приезжала в Безансон. Занятая заботами о процветании своего имения, она прослыла за весьма оригинальную особу и стала одной из знаменитостей восточных департаментов.
У г-жи де Сула двое детей, мальчик и девочка; она помолодела, зато де Сула значительно постарел.
— Богатство дорого мне обошлось, — говаривал он молодому Шавонкуру. — Чтобы как следует узнать святошу, нужно, на беду свою, жениться на ней!
Мадемуазель де Ватвиль, действительно, вела необычайный для девушки образ жизни. Про нее говорили: «Она с причудами». Ежегодно Розали бывала у стен картезианского монастыря. Быть может, она хотела, подражая своему предку, проникнуть за ограду монастыря, чтобы найти себе мужа, подобно тому, как Ватвиль перескочил стену обители, желая вернуть себе свободу.
В 1841 году Розали покинула Безансон, намереваясь, как говорили, выйти замуж; но истинная причина ее поездки осталась неизвестной. Вернулась же мадемуазель де Ватвиль в таком состоянии, что больше никогда не могла показываться в обществе. Благодаря одной из тех случайностей, на какие намекал старый аббат де Грансей, она плыла по Луаре на пароходе, котел которого взорвался. Розали была жестоко изувечена, лишилась правой руки и левой ноги; ее лицо покрылось ужасными шрамами, навсегда лишившими его былой привлекательности. Здоровье ее совершенно расстроено, редкий день она не испытывает страданий и больше не покидает свой дом в Руксей, где ведет жизнь, целиком посвященную религии.
Париж, 1842 г.
