не все читатели разбираются в тонкостях языка Шекспира, вынужден сделать отступление.
В отличие от русского языка, в котором нет артикля, в английском их целых два (слава богу, не три, как в немецком!): определённый “the” и неопределённый “a”. Какой следует использовать в том или ином случае, объяснить трудно, но я попробую. Возьмём предложение «Я увидел кошку». По-русски всё понятно, человек говорит, что он увидел кошку. Но по-английски это совсем не так. Можно сказать “I saw a cat”, а можно “I saw the cat”, и это будут разные кошки. Скажем, человек говорит: «Сегодня утром я увидел чёрную кошку»; по-английски это будет “This morning I saw а black cat”. Речь идёт не об определённой чёрной кошке, а о кошке вообще, в данном случае чёрного цвета. Вы отвечаете ему: «Вон та чёрная кошка, которую ты увидел», по-английски “There is the black cat that you saw”, а это уже совершенно конкретная, определённая кошка, та самая, которую он увидел утром.
Теперь возьмём существительное “Knowledge” («Знание»). Само по себе оно нейтрально, в артикле не нуждается, хотя в сочетании с другими словами требует артикля. «А knowledge of English is good to have» можно перевести как «Хорошо иметь некоторое (то есть неопределённое) знание английского». Но можно сказать “The knowledge of English is good to have” – «Хорошо иметь знание (конкретное) английского».
Если я запутал вас, то sorry.
Вернёмся к нашим баранам. Если существительное “Knowledge” не нуждается в артикле, почему экзамен, который должен сдать водитель блэк кэба, называется «The Knowledge»? А потому, что речь идёт не о знаниях вообще, а о совершенно определённом, единственном в своём роде знании, которое относится исключительно к компетенции водителя блэк кэба.
Для того чтобы получить зелёный бедж, дающий право водить блэк кэб по всему Лондону, водитель должен знать:
– место нахождения не менее 25 000 улиц;
– самое короткое расстояние между любыми двумя пунктами Лондона;
– сколько времени потребуется в разное время суток, с учётом часа пик и тому подобного, чтобы добраться из пункта А в пункт Б;
– не менее 20 000 так называемых “points of interest”, то есть представляющих интерес зданий, памятников, парков, видов и так далее.
Экзаменатор может задать столько вопросов, сколько он считает нужным, и достаточно одного неправильного или неточного ответа, чтобы провалиться. Пересдавать экзамен после провала можно только через три месяца, и за каждую пересдачу надо платить.
Об экзаменаторах рассказывают чудовищные истории. Например, один брал два дротика и метал их в громадную настенную карту Большого Лондона, после чего предлагал абитуриенту определить самый короткий и скорый путь между этими двумя «пунктами». Если сдающий протестовал, экзаменатор (чаще всего бывший полицейский) предлагал ему самому бросить дротики.
В среднем будущему водителю блэк кэба требуется три-четыре года (!) для успешной сдачи экзамена и получения заветного зелёного беджа.
Среди таксистов водитель блэк кэба – аристократ, в связи с чем я вспомнил вот какую историю.
Нью-Йорк, в офис к представителю крупной корпорации входит секретарь и говорит:
– Сэр, в приёмной вас ожидают шесть журналистов и господин из «Нью-Йорк Таймс».
Применительно к Лондону можно бы сказать:
– Сэр, вас на улице дожидаются шесть таксистов и джентльмен с блэк кэбом.
Энтони Хайзер[27]
– Мой отец тридцать лет водил блэк кэб, – говорит мне Энтони Хайзер, – и я те же тридцать лет вожу его. И знаете почему? – продолжает он, не дожидаясь ответа. – А потому, что это лучшая работа в мире. Я же езжу по Лондону, а Лондон – лучший город в мире, это я говорю вам точно. Вы где родились, сэр?
К вам обращались со словом «сэр»? Это, поверьте, кайф.
– В Париже.
– Чудный город, ничего не скажешь. Но, не будь это сказано вам в обиду, сэр, это не Лондон. Знаете, когда мне было двадцать лет, ко мне сел муж Маргарет Тэтчер. Когда я привёз его на место, то сказал ему: «Мне очень нравится ваша жена, сэр». Он ответил: «Какое интересное совпадение. Мне тоже». А на днях я обогнал нашего премьер-министра, он ехал на работу на велосипеде. Помахал ему: «Привет, Борис». Замечательная работа.
Я вспомнил французскую притчу. Дело происходило в четырнадцатом веке в Шартре, где строили собор – самый, на мой взгляд, красивый собор во Франции, а значит, и в мире. По стройплощадке ходит репортёр и всем задаёт один и тот же вопрос. Идёт человек, тащит мешок. «Что вы делаете?» – спрашивает репортёр. «Тащу мешок», – отвечает тот. Идёт человек, катит тачку. «Что вы делаете?» – спрашивает репортёр. «Качу тачку», – отвечает тот. Идёт человек, несёт бревно. «Что вы делаете?» – спрашивает репортёр. «Несу бревно», – отвечает тот. Сидит человек, обтачивает камень. «Что вы делаете?» – спрашивает репортёр. «Строю собор в Шартре», – отвечает тот.
Улавливаете разницу?
Был журналист, известный не только в своём родном Чикаго, но и во всей Америке, по имени Стадз Тэркел. Он автор не только тысяч статей и радиопередач, но и многих книг. Одна из них, “Working” (буквально «Работая»), мне запомнилась навсегда. Она состоит из нескольких сот интервью, суть которых можно выразить коротким вопросом: «Нравится ли вам ваша работа?» Тэркел расспрашивает самых разных людей, от председателей правления крупнейших компаний до работников прилавка и официантов. Это на самом деле поразительное социологическое исследование, из которого следует, что людей, нашедших себя в своей работе, немного. При этом то, сколько они зарабатывают, не имеет значения.
Встречаются мультимиллиардеры, которые с неподдельным отвращением говорят о своей работе, мечтая о том дне, когда, получив «золотой парашют», они уйдут на пенсию. Как говорит один такой персонаж, «Да, очень много денег, но ничего, кроме ощущения бессмысленно потраченной жизни и понимания того, что я просрал богом данный мне талант рисовальщика, я не ощущаю. И даже то, что я обеспечил своим детям хорошее образование и безбедное существование, не утешает меня. Может быть, если бы им пришлось самим добиваться всего, из них бы получились более ценные люди».
А на другом конце этой шкалы есть каменщик, который говорит: «Я кладу кирпич так, как никто другой. То, что я построил, будет стоять века. Через сто, двести, триста лет проедет человек мимо построенного мной дома, посмотрит и скажет: “Как здорово сработано, как красиво!” Меня уже давно не будет на этом свете, но я знаю, что это будет так!»
Когда я был школьником в Америке, я рос с пониманием того, что нет работы второго сорта. Главное –
