Коридоры эти.
Комнаты.
Золото и мебель такая вот, которую тронуть страшно. А приходится, и Брунгильда первый день вовсе маялась, опасаясь ненароком что сломать или там разбить.
– Скажите, – Никас шел, глядя под ноги. – Как вам спалось?
– Нормально, – Брунгильда пожала плечами. – Крепко.
– А сны… видели?
– Я?
Сны-то ей прежде снились. Раньше. Давно. Когда она была совсем маленькой и забот не ведала. И оттого сны были яркими, веселыми. Порой она даже будто бы птицею становилась, поднимаясь над морем высоко-высоко. И глядела с небес на Острова, на корабли.
А еще…
Почему он спросил?
– Видите ли… – Никас остановился. Огляделся.
И Брунгильда поглядела.
Коридор.
Длинный такой. И полутемный. Окно одно и где-то там, позади. Тускло светятся камни, плодят призраков. И как-то стало не по себе вдруг.
Будто холодом по спине потянуло.
– Я бы хотел попросить вас о помощи. Честно говоря, не уверен даже, что получится, но… – он слегка замялся, отчего вид у него сделался вовсе несчастный. – И что это не есть та самая авантюра, против которых меня предостерегал дядюшка. Однако…
– Дурное снилось, – нашла в себе силы сказать Брунгильда.
А еще подумала, что, возможно, этот вот человек, неказистенький, слабый телесно, мог бы стать хорошим мужем.
И жаль, что не получится.
– Понимаете… мой дед… вернее его жена… её полагали ведьмой. Она и вправду обладала силой, пусть и не такой, как у вас.
– А какая у меня?
– Яркая, – теперь Никас глядел на неё. – Вы не видите, а я вот… оказывается, вижу. Здесь. Там-то нет, а тут… вот…
Он развел руками.
– Вы многое умеете.
– Я? – Брунгильда хмыкнула.
Вот уж и вправду многое. Сети плести. И укладывать. Разбирать. Чистить рыбу. Сушить. Солить семью способами. Еще лодкой править. Или вот с ветрами говорить. Но кто ж этого не умеет-то?
Разве что эти… наряженные.
Но им и не надобно.
Брунгильда представила ладхемку с кривым ножом в одной руке и тушкой трески в другой, и фыркнула. Вот уж и вправду, нелепица.
– И если вы согласитесь поделиться… – он замялся. – Понимаете… я бы хотел узнать, что произошло с моим отцом.
Брунгильда кивнула.
Похвальное желание. И понятное. Ей-то уж точно.
– И что надо делать?
Только под сердцем кольнуло. Выходит, пришел он вовсе не потому, что о ней, Брунгильде, беспокоился. Нет. Пришел он, ибо понадобилась.
Укололо и… отпустило.
– Немного вашей крови. И силы. Поверьте, это очень простой обряд. И я уверен, что у нас получиться… – Никас явно ожил.
– И когда?
– Сейчас, если вы не имеете других дел. Чем скорее… не знаю, у меня просто предчувствие такое, что нужно поспешить. И… я никогда не прощу себе, если не попробую.
Он моргнул и поглядел виновато.
– Я… извините, пожалуйста. Я взял на себя труд все приготовить. Но… вам придется… заглянуть в гости. Клянусь, что и в мыслях не имею оскорбить вас! Или покуситься на вашу добродетель.
Вот уж… смешной человек.
Покуситься.
А еще подумалось, что, может, Брунгильда была бы и не против, сыщись кто, кто рискнул бы покуситься. Да только… вряд ли.
Обидно.
Зеркало.
Черное. Круглое. В оправе из серебра. Оправа изящная, с цветами и дивными птицами. Птицы расправляют крылья, а цветы сделаны столь тонко, что вовсе кажутся живыми.
– Это зеркало было подарено отцом моей матушке в день их свадьбы, – его Никас держал на ладонях весьма бережно.
И на круглый стол укладывал осторожно.
А ведь тяжелым выглядело. И выходит, что не так он слаб, каким кажется.
Брунгильда наблюдала.
Из короба появились черные свечи, толстые и уродливые с виду. К ним совершенно не хочется прикасаться. И Брунгильда убирает руки за спину.
– Я прочитал в одной книге, – Никас свечи расставляет вокруг зеркала. – Что душу умершего можно призвать.
Склянки.
Он ведь готовился.
Точно готовился, ведь здесь откуда было бы взяться всему вот этому?
Никас осторожно вылил содержимое первой склянки на зеркальную гладь, и та покрылась чем-то черным.
– Я хотел провести обряд дома, но… честно говоря… Храм весьма не одобряет подобное. Они полагают сие чернокнижием, хотя я ведь не собираюсь подчинять дух!
Еще несколько капель из другого фиала.
Из третьего.
И поверхность зеркала становится прозрачной.
Одна за другой загораются свечи.
– Я почти даже решился… отыскал одну штуку, которая могла бы закрыть меня от глаз Храма… не успел. Дядюшка появился… вот… я тогда подумал, что так даже лучше. На Островах нет храмовников.
Два клинка. Узкие и тонкие.
Хищные.
Рука сама потянулась к тому, что ближе. Рукоять его украшала драконья пасть, вновь же серебряная, пусть даже металл потемнел от времени. Глаза дракона сияли алым.
– А потом вот… все закрутилось. И мы тут оказались. Вы не стесняйтесь.
– А можно?
– Отчего нет? Это весьма старый артефакт. Как меня уверили. Хотя, конечно, – из Никаса вырвался нервный смешок. – Никогда нельзя быть полностью уверенным. Ритуальный нож. Вроде бы даже принадлежал кому-то из чернокнижников.
Он был красивым, этот нож.
Тонкий, что игла.
Острый.
И дракон почти как настоящий. То есть, наверное, если бы в мире сохранились драконы, они бы выглядели аккурат, как этот.
– Я проверял у… одного верного человека. Тот клялся, что нет на нем следов темной силы. И обряд совершенно безопасен.
Пламя свечей выровнялось.
– Его в прежние времена использовали весьма широко. Для поиска пропавших, если имелись подозрения, что человек мертв. Или вот для того, чтобы выяснить обстоятельства дела, особенно, когда совершено было убийство. Вы извините, я когда волнуюсь, делаюсь чрезмерно говорлив. Теперь нужна кровь одаренного и кровь близкого родственника. Нет, нет, для меня вот этот.
Второй клинок выглядел более… простым, что ли?
Ни драконов на рукояти, ни драгоценных камней.
Рука дрожит. И Никас смущается.
– И-извините… никогда прежде… я вообще боли боюсь. И многого боюсь. Не только боли. Но… не приходилось как-то. Мне представлялось, что это будет проще. Вы… вы не могли бы? Мне до крайности неловко просить.
