Тёма идиот. Чересчур заботливый и любящий свою сестру идиот, которого я лупила кулаками, пока Макс не оттащил меня и не прижал к себе так крепко, что я чуть ли не задохнулась.
Я кричала, что он не имел права лезть в наши отношения, и даже сейчас, успокоившись, считаю именно так. Он не должен был лезть, как и не должен был трогать Макса. Никто не знает, как сложилось, если бы он приехал поговорить. Это не было бы чем-то ужасным, как посчитал Артём, за что и избил Макса.
Я остывала, наверное, минут двадцать, удерживаемая в объятиях Макса, а потом стояла, сложив руки на груди, и выпытывала у Тёмы всю правду и даже извинения… перед Максом. Он вообще мог заявить в полицию за физические повреждения, если уж на то пошло. Только тогда я поняла, почему у Макса было такое лицо, когда узнал, что моё любимое семейство приедет на день рождения.
— А я и не умею, — смеюсь, прижимаясь крепче к родному телу, — просто разозлилась и стала махать руками в разные стороны.
— Ты неплохо махала, у Тёмы синяк на виске остался, — Макс смеётся и одергивает мою кофту, пряча голую спину, потому что дома довольно прохладно.
— Синяк пройдет. Гораздо быстрее, чем сломанные рёбра, — говорю, а Максим улыбается на мою реплику и целует в нос.
— Прекрати уже говорить об этом. Было и было, какая разница?
— В смысле было и было? — подскакиваю на кровати и сажусь верхом на Макса, уперевшись ладошками в его грудь. — Он не пустил тебя ко мне! Он тебя избил, черт возьми! Да какое он вообще право имел, а?
— Ну, — Макс пожимает плечами и как-то чересчур сладко улыбается, — он переживал за свою сестру, которой я, между прочим, сделал очень больно. Его можно понять.
— Это нужно словами объяснять, а не кулаками, — хмурюсь, а Макс снова отчего-то улыбается. Дурачок какой-то, честное слово.
— Кто бы говорил, — он смеётся, а я закатываю глаза. — Сама-то вчера сильно разговаривать собиралась? Избила бедного братишку, даже не дав ему объясниться.
— Мы поговорили!
— Конечно, когда он уже стоял с расцарапанной щекой, — Максим поднимается на локтях, приближаясь лицом к моему, а я так и сижу сверху, почти не двигаясь. — Не все люди умеют решать проблемы словами, и ты это знаешь как никто другой, моя воинственная малышка.
— Лет в четырнадцать я начала умирать с этого прозвища, — улыбаюсь, коснувшись губами кончика носа Макса. — До этого никогда не думала, что оно может звучать так романтично и нежно, а потом меня вдруг осенило, как это на самом деле прекрасно.
— Это потому что ты прекрасная, — Макс оставляет на губах аккуратный поцелуй и отстраняется. Садится чуть удобнее, упираясь спиной в изголовье кровати, сжимает руками мои бедра и неотрывно смотрит в глаза. — Когда ты поняла? Мы никогда не обсуждали это…
— Что люблю? — такое важное слово с лёгкостью слетает с губ, и чувствую, как краснею от этого. — Не знаю, — пожимаю плечами, — мне кажется, это всегда было. Ты всегда был рядом, такой хороший, заботливый. Просто по мере взросления у меня появлялись новые эмоции и чувства. Тогда, в пятнадцать, все просто достигло максимальной отметки, вот и всё. Конечно, в свои десять я не могла тебя любить как мужчину, но ты всегда был моим самым лучшим.
— Я всегда был жуткой задницей, — выдыхает Макс мне в губы. В глазах его невероятная нежность, и мне хочется летать на облаках от этого счастья.
— Был, — киваю, потому что знаю, что это абсолютная правда. — Но не со мной. Почему-то мне повезло увидеть тебя хорошего. Почему, кстати, именно мне?
— Скажем твоими словами: ты всегда была для меня самой лучшей. Просто в твои десять я не мог тебя любить как девушку, но по мере твоего взросления чувства и эмоции усиливались. Я всегда любил тебя, — он говорит это так просто… А у меня слезятся глаза от сказанных слов.
— В смысле «всегда любил»?
— Иначе я не могу объяснить свое стремление быть лучше только для тебя. Я летел к тебе с работы уставший, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь, срывался посреди ночи, чтобы прогнать своего же друга из комнаты, чтобы тебе было комфортно, тогда как всем остальным я забывал банально перезвонить. Даже когда ты звонила вечером и говорила, что тебе негде переночевать, я с лёгкостью выгонял девчонку из своей квартиры и ехал к тебе.
— У тебя тогда была девчонка? — хмурюсь, а Макс кивает. — Так и знала!
— Но это только доказывает то, что я тебе сказал, малышка. Ты всегда была важнее других, всегда. А когда уехала из-за меня же, я понял, что на самом деле тебя люблю.
— Я рада, что мы обсудили всё это, — наклоняюсь, чтобы поцеловать Макса, но он вдруг шепчет у самых моих губ:
— Ты всегда была важнее других, и навсегда такой останешься, слышишь?
— Навсегда?
— Навечно, малышка…
