артиллерийскому обстрелу противника из дальнобойных орудий – 24 дня из 31. Почти ежедневно от обстрелов гибли жители города. К середине года войска Ленинградского фронта имели орудий и минометов в 2 раза больше, чем в сентябре 1941 г., и это позволило перейти в контрбатарейной борьбе с противником от оборонительной тактики к наступательной. Эффективности контрбатарейной борьбы с дальнобойной артиллерией противника способствовало выделение Верховным Главнокомандованием для этой цели двух специальных корректировочных эскадрилий. В результате в июле 1942 г. комбинированным ударом нашей артиллерии и авиации было уничтожено несколько дальнобойных батарей противника[160]. «Пожалуй, ни в чем так не проявлялось подлинное искусство артиллеристов Ленинградского фронта, – отмечал впоследствии Маршал Советского Союза Л. А. Говоров, – как в исключительно точных контрбатарейных ударах»[161]. Мастерство артиллеристов способствовало снижению интенсивности обстрелов: если в июне 1942 г. по городу было выпущено 6125 снарядов, то в июле – 4375, а в августе – 1500[162].
От варварских обстрелов немцев гибли сотни мирных жителей города. «В субботу 4 июля был шквальный обстрел района. Снаряды рвались на Нарвской площади. Было 12 убитых и 32 раненых, – засвидетельствовал в своем дневнике И. В. Назимов. – Много погибло у трамвайной остановки. Бедные дети, невинно погибшие матери и отцы. Как жаль всех вас. Только минуту тому назад вы бодро шли по площади. О чем-то думали. Таили в себе надежду на скорое окончание всех несчастий и лишений. А сейчас вас уже нет. Оторванные конечности, черепа, внутренности, мозги, разбросанные по всей площади. Лужи запекшейся крови и осколки разорвавшегося снаряда большей или меньшей величины, еще теплые, покрытые кровью. Нет слов, нет таких оборотов речи, которые могли бы рассказать об этих ужасах, переживаемых городом и его населением»[163]. К сожалению, еще большие потери население блокированного Ленинграда продолжало нести от истощения. Хотя по сравнению с июнем 1942 г. смертность в июле сократилась почти в 2 раза, она все еще оставалась значительной: в этот месяц скончались 17095 человек, при том, что население сократилось до 800 тыс. человек.[164]
Эмоциональное восприятие варварских обстрелов и гибели в них мирных жителей, как у И. В. Назимова, говорило о том, что ленинградцы стали выходить из состояния глубокой атрофии чувств, сформировавшейся в дни голодной зимы. И теперь в своих дневниках они признавались себе в этом. «Недавно мне пришлось перелистать расчетную ведомость прошлого года, – писала в своем дневнике 23 июля 1942 г. инженер 7-й ГЭС И. Д. Зеленская, – и я должна была встать и выйти в другую комнату, спасаясь от наваждения. Такая страшная вереница погибших прошла перед глазами… Что ни фамилия, то покойник. Ведь у нас умерло около 100 человек из штата в 250 человек. И гибель каждого проходила у меня на глазах, но тогда не охватывало такое мучительное чувство, как сейчас, когда это уже в прошлом. Ужасались, говорили какие-то взволнованные слова, но внутри точно нетающий кусок льда лежал, и только сейчас, летом, с возвращением физических сил вернулись в какой-то мере человеческие чувства»[165]. Это наблюдение присутствует в той или иной форме и в других дневниках блокадников.
И все же, несмотря на непрекращающиеся обстрелы и бомбежки, не побежденную до конца алиментарную дистрофию, от которой продолжали умирать еще многие ленинградцы, – все эти 300 с лишним дней страданий, Жизнь постепенно расширяла свои границы, увлекая в них многих из тех, кто зимой 1941–1942 г. был на грани жизни и смерти. В дневниках ленинградцев в июле 1942 г. появляется все больше позитивных записей. «С питанием стало лучше, – свидетельствует один из них, – но лебеда в большом почете. Ее собирают мешками, жуют сырой, делают щи, лепешки. Я со своего огорода ем уже салат, редиску. Приятно»[166]. Появляется дополнительная энергия бороться за жизнь. «Отчаянно лезу в Союз писателей, где кормят заповедных без вырезки, – записывает 3 июля 1942 г. в дневнике востоковед А. Н. Болдырев, мечтавший все «смертное время» наесться досыта. – Все было малоудачно, но сегодня, кажется, наметился перелом; м. б. через несколько дней и совершится»[167]. И к его радости действительно «совершилось». 5 июля 1942 г. он зафиксировал эту радость для истории: «Сегодня первый раз вкусил знаменитый писательский безвырезный обед. Он хорош: овсяный суп, заправленный укропчиком и сливочным маслом, густой, большая тарелка, 320 гр. отличной гречневой размазни с маслом же, 20 гр. глюкозы, которую с удовольствием слопала Машутка»[168]. И такие «радости» посещают все большой круг людей, и не только в столовых для избранных, но и для тех, кого власти называли просто жителями.
Однако «не хлебом единым» жили ленинградцы, сумевшие вырваться из цепких объятий Смерти. Подобно тому, как в мае 1942 г. символом возрождающейся жизни в блокированном Ленинграде стал футбольный матч, так в июле 1942 г. символом ее утверждения стал общегородской праздник школьников в честь выпускников средних школ, который состоялся 3 июля 1942 г. во Дворце пионеров. Героями этого праздника были более 500 учеников, успешно закончивших
10-й класс в 1941/1942 учебном году. Каждый из них вместе с подарком получил на память книгу с надписью об окончании полного курса средней школы в Ленинграде в год войны и блокады. Праздник сопровождался артиллерийским обстрелом противника, но, к счастью, ни один из более чем 40 снарядов, выпущенных в этот день по городу, не попал в цель № 192, под которой в немецких картах значился Дворец пионеров[169].
9 июля 1942 г. на экраны страны вышел документальный фильм «Ленинград в борьбе», который после вмешательства партийных руководителей в апреле 1942 г.[170] прошел основательную переработку, в процессе которой из него были вырезаны сотни уникальных кадров. Но и в «облегченном» варианте, без многих деталей «смертного времени», фильм производил сильное впечатление. «Этот фильм обойдет все просторы нашей Родины, – писал в те дни поэт H. С. Тихонов, – его будут смотреть в Англии, Америке, и люди увидят в нем суровую правду наших дней». Командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров, посмотревший фильм одним из первых, считал, что «величественная эпопея обороны города показана правильно, без прикрас»[171]. Не все ленинградцы, посмотревшие этот фильм в первые дни (а их оказалось свыше 100 тыс.), разделяли такую точку зрения. «По мнению некоторых зрителей, – отмечалось в информационной сводке на имя партийных руководителей Ленинграда, – фильм все же недостаточно показывает подлинную жизнь в осажденном городе: почерневших от копоти и грязи людей, дистрофиков, людей, умирающих на панелях, трупы, лежащие на улицах и т. п… Хотят видеть [зрители] закопченные квартиры с печками-времянками и умершими людьми, людей, закутанных в ватные одеяла, выстраивающихся с 2-х часов [утра] в
