ночное своих ребят.
По окончании сева собрали своих лошадей артельщики и отправили их с ребятами в ночное в лесок возле заозерных лугов, недалеко от Глухого лога, где была особенно хорошая трава.
В первые ночи все шло благополучно. А примерно через неделю на рассвете прискакал к Ивану Протакшину перепуганный старший сынишка Захарка и сказал, что четыре лошади неожиданно захромали, а Иванова Воронка нет совсем.
Иван разбудил Захара, Антона, еще двух мужиков, и все кинулись туда, где были кони.
Только около обеда далеко за Глухим логом набрел Антон на Воронка.
Робко переступая тремя ногами, конь тихо двигался в сторону деревни. Передняя нога у него была осторожно поджата, и умный конь, боязливо подпрыгивая на трех ногах, все время держал ее на весу, словно оберегал от нечаянного удара.
Захар тут же послал в район нарочного за ветеринаром, а тем временем около заболевших коней, пригнанных к нему на двор, собрались мужики — и члены и не члены артели.
Конь — самое дорогое для крестьянина. Он его кормилец, его спаситель в беде, его гордость и утеха в праздник. По стати и силе коней, по числу их узнается хозяйственная мощь крестьянина. Нет лошади — бедняк. Две лошади — середняк. Три-четыре лошади под силу только кулаку.
Поэтому несчастье, случившееся с артельными конями, переполошило всю деревню.
Никто не допускал даже мысли, чтобы в крестьянском краю, раскинувшемся на сотни верст, нашелся хоть один человек, который осмелился бы поднять руку на коня, испортить коня, все равно своего ли, чужого ли.
И по деревне пополз пущенный злым языком слушок о божьем наказании.
Захар вспоминает теперь, что впервые слово «бог» произнес Митя Кривой. Митя когда-то дружил с цыганом-коновалом и немножко разбирался в конских болезнях.
Когда на другой день посланный в район нарочный вернулся без ветеринара, как назло уехавшего на несколько дней в город, Захар послал за Митей. Митя тут же явился.
Важно поглаживая редкую бородку и кося единственным глазом по сторонам, он подошел к Воронку и попытался взять того за поджатую больную ногу. Понуро стоявший до этого конь дико всхрапнул и дернулся к Мите мордой с оскаленными зубами. Тогда Митя подошел к другой более смирной лошади. Он осмотрел внимательно ногу, прощупал бабку, копыто, потрогал пальцем жесткое сухожилье. Нет, все было цело, нигде ни ушиба, ни болячки, ни пореза.
Осмотрев больные ноги у других лошадей, Митя беспомощно, с явным огорчением в неудаче своего лекарского дела развел руками.
— Один бог знает, што такое стряслось с конями, — и возвел свой глаз к небу, как бы ожидая оттуда разъяснения.
Слово «бог» как-то сразу приобрело утерянную уже власть над умами мужиков и в особенности баб. Люди расходились от Захарова двора, так и оставив больных лошадей без помощи. Старуха Авдотья появилась на углу своей избы и, увидя бредущих артельщиков, застучала вслед им батогом.
— Бог — он видит! — шипела она. — Господь где хоть нехристей найдет. От него не спрячешься! — И крестилась на восток истовым размашистым крестом: — Слава те, господи, што показал свою власть антихристам!
После этого вдруг нашлось несколько баб, которые слышали, как на дворах у артельщиков закричали по-петушиному курицы. Это — знамение близкой беды. И больше всего оно поразило жену Ивана Протакшина, вечно хворую, богомольную Агафью.
Из-за своих беспрестанных болезней Агафья целыми неделями ходила в соседние деревни по разным знахаркам. На уговоры мужа сходить в район в больницу Агафья отвечала слезами и еще истовее выполняла наказы знахарок.
А когда Домна Ильичева, специально посетив соседушку, чтобы предостеречь ее от близкой беды, рассказала, как она сама видела Агафьину курицу, взлетевшую на забор с петушиным ку-ка-ре-ку, Агафья обмерла.
— Надо быть, Агафьюшка, это Иван твой прогневил бога-то, — поддавала Домна жару. — Подумать только, этакий хозяйственный тихий мужик и связался с нехристями, с голодранцами, кои ни богу, ни дьяволу не поклоняются. Ох, боюсь я, боюсь, Агафьюшка, не быть бы худу в вашей семье: не то пожару, не то покойнику.
Очухавшись от испуга, Агафья первым делом прихватила десяток яиц и сбегала к старухе Авдотье за святой водицей. Окропив ею двор и дом, она наставила мелких меловых крестиков на всех дверях и воротах, чтоб не проникла в дом нечистая сила, и принялась ждать Ивана.
На другой день утром Иван Протакшин явился к Захару раньше обычного и не в совет, а на дом.
Захар сразу заметил, что уравновешенный Иван сегодня расстроен. Руки вздрагивают, всегда аккуратная рыжеватая бородка растрепана, и даже волосы не причесаны на гладкий пробор.
— Что это, Иван, у тебя руки так трясутся? Кур воровал?
— Кур не кур, будь они прокляты, Петрович… Старуху побил.
— Но-о! — удивился Захар, аж привстав со скамьи. — Этого с тобой в жизни не бывало.
— Не бывало, — невесело признался Иван, — век жили, пальцем не тронул.
— Што ж, значит, довела? — посочувствовал Захар.
— Не то штоб довела, а как крайнюю меру применить пришлось, — сообщил и на этот раз оставшийся верным своей рассудительности Иван, постепенно приводя себя в порядок: причесываясь, оглаживаясь. Што будем делать, Петрович? Смущается народ. Двое на выход заявления подали. Моя старуха тоже голосит, руки на себя наложу, говорит, если из артели не выйдешь.
— Нда-а… — задумался Захар, — трудное дело. Как Воронко?
— Так же все. Стоит поджавши ногу. Не ест ничего. Ох, какой конь пропадает! — со стоном схватился Иван за голову.
…Весть о несчастье с артельными конями принес Андрею Степка. Сперва кузнец даже не очень удивился тому, что услышал: мало ли кони ноги повреждают. Да и не до этого ему было сейчас. Вся жизнь как-то пошла вкривь и вкось — до коней ли тут. Но когда Степка стал рассказывать про Митин осмотр, Андрей насторожился.
— Бог, говоришь? — хмуро спросил он Степку.
— Ага, Андрюша, — замотал Степка головой. — А теперь все бабы в деревне говорят, что бог артельщиков наказывает…
— Хм… — только и ответил Андрей Степке.
Его отношения с Захаром в последнее время стали странными: то ли не доверяет ему Захар, то ли сердится, что в артель не вступил… Но Андрей не задумывался
