подчиненные законам бытия информации. И что принципиально важно: от этой ключевой идеи отталкивается не только информационно-семиотическая концепция культуры, но и современная лингвистика [8]. Подчеркнем: уже сам факт осознания наукой информационной сущности языка так или иначе фиксирует и утверждает информационно-семиотическую природу культуры, требуя организации и выстраивания методологии культурологической науки на основе соответствующих категорий, т. е. категорий анализа и осмысления информационных процессов: фрейм, сценарий, скрипт.
В то же время, отношения языка и культуры имеют куда больше граней и измерений, чем затронуто нами в рамках данного раздела. Речь идет, в том числе, и о методологии анализа этих отношений, которые зависят не только от взглядов на сущность культуры, но и от понимания типа системности самого языка, а также его роли и места в социальном бытии.
В этом плане заслуживают пристального внимания современные тенденции концептуально-методологического развития лингвистической науки. Так, если лингвистика до недавнего времени была сосредоточена (замкнута) на семиотическом подходе, идеях и принципах структурализма, т. е. на языковых выражениях и речевом акте, то ныне в центр внимания входят языковые объекты «большей масштабности»: концепты, тексты, гипертексты, дискурсы, нарративы, что практически сближает и смыкает лингвистику с культурологией.
В современной науке складывается еще одна принципиально важная для культурологии тенденция. Дело в том, что проблематика социальности и культурности человека (антропогенеза, социогенеза, сознания, самосознания, субъектности, социального действия, интеракции, коммуникации) все чаще рассматривается в предельно широком контексте возникновения и развития механизмов эволюции приматов. Речь фактически идет о том, что в социально-гуманитарной науке на смену доминировавшей длительное время формуле «труд и членораздельная речь сформировали сознание человека», а значит – его социальность и культурность, приходят представления о языке как об интерфейсе коммуникации между нейронно-сетевыми информационными системами по имени «мозг индивида», т. е. о доминирующей роли именно сознания, коммуникации и сопряженных с ним информационных процессов (а не производственного труда) в формировании социальности, в антропогенезе и социогенезе [9]. Иначе говоря, современные представления о социогенезе отводят «демиургическую роль» не труду, а коммуникации, информационным процессам – обмену смыслами. А это, в свою очередь, означает, что социальность, социальное бытие имеет коммуникативную (информационную, информационно-семиотическую, коммуникативно-языковую) основу. Таким образом, модусы коммуникации, способы и механизмы обращения социальной информации становятся мерой социальной истории, что особенно актуально в отношении локальных и сублокальных цивилизаций, их идентификации и типизации [10]. А это в каком-то смысле являет собой вызов в адрес культурологической науки.
Как известно, на протяжении длительного периода истории человека коммуникативные функции языка были возможны лишь только в форме устной речи. Соответственно, древние (архаичные) общества были связаны в единое целое, и их бытие регулировалось исключительно на основе слова. Именно на речи, на устном слове базируются миф, ритуал, обряд – основные способы интеракции, коммуникации, поддержания общности людей и воспроизводства их идентичности (социальной, культурной) в дописьменных обществах.
В этом контексте появление письменности означает возникновение новых форм и механизмов коммуникации, соответственно – возникновение и развитие элитарных форм коммуникации (строгий этикет, переписка, обмен текстами и циркуляция текстов в привилегированных социальных стратах и слоях), что, в свою очередь, порождает новые формы культуры и их иерархические отношения.
В последующем распространение печатного станка и массового образования смягчает и сглаживает культурное неравенство в социуме, порожденное «криптографическим эффектом письменности» и ситуацией противоречивого сосуществования элитарных, массовых и традиционных форм культуры, в том числе и в «режиме взаимной дополнительности».
Однако по иронии истории, похоже, вновь повторяется ситуация «дописьменной коммуникации». Ведь в связи с появлением и широким распространением «социальных сетей» к концу двадцатого века едва ли не доминирующей формой социальной коммуникации вновь, как бы к этому ни относиться, становится устное слово «в культуре айфона», в жанрах СМС и ММС, которые, скорее, ориентируют социум на ироническую маркировку и даже отрицание всего в культуре, что не укладывается в эти жанры, а саму культуру обрекают на «ресинкретизацию» и опасное опрощение. Культурологии и культурологам еще предстоит осмысление этих обстоятельств на должном уровне и их преломление в историко-культурном, культурологическом и в проективно-практическом планах.
Но самое главное заключается в другом: мы на примерах отношений информационной системы по имени «естественный язык» (который безоговорочно признается как наиболее полное выражение культуры) и самой культуры в очередной раз обнаруживаем подтверждение информационной природы и сущности культуры.
Примечания
1. Головко Ж.С. Культура и язык: аспекты взаимодействия // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: философия, социология, право. – 2008. – № 12 (52). – С. 173–179.
2. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. – М.: Мысль, 2005. – 284 с.
3. Иванищева О.Н. Язык и культура. – М.: МГПУ, 2007. – 191 с.
4. Калашникова Л.В. Введение в языкознание: курс лекций. – Орел: Орел ГАУ, 2010. – 272 с.
5. Бородай С.Ю. Современное понимание проблемы лингвистической относительности: работы по пространственной концептуализации // Вопросы языкознания. – 2013. – № 4. – С. 17–54.
6. Тхагапсоев Х.Г. Коммуникативные особенности бесписьменных культур // Научная мысль Кавказа. – 2000. – № 2. – С. 48–58.
7. Ерасов Б.С. Социальная культурология. – М.: Аспект-Пресс, 2003. – 468 с.
8. Некипелова И.М. Язык как информационная система: передача и сохранение информации // Современные исследования социальных проблем. – 2015. – № 9 (53). – С. 336–348.
9. Михайлов И.Ф. Человеческая субъективность в свете современных вызовов когнитивной науки и информационно-когнитивных технологий (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 2016. – № 10. – С. 14–15.
10. Тхагапсоев Х.Г. Информационно-коммуникативная концепция локальной цивилизации как методологический горизонт культурологии // Вопросы культурологии. – 2008. – № 8. – С. 4–11.
2.10. К особенностям информационных процессов в культуре
Этот параграф является попыткой предварительного обобщения представлений о культуре, как об особой информационной системе, что в предыдущих разделах продемонстрировано и описано на целом ряде фактов и феноменов. Так что здесь не обойтись без неких «напоминаний» из уже изложенного и, конечно же, без пояснений дополнительного характера.
Так устроено обыденное сознание человека, что расхожее понятие «информация» оно (сознание) соотносит, скорее, с обыденной жизнью, повседневностью, с приземленным, «профанным», скажем – с медийным, техническим и технико-технологическим в нашей реальной действительности. Другое дело – «культура».
Эта дефиниция в социальном сознании безоговорочно наделяется высоким смыслом, ассоциируется с тонкими гранями ощущений и переживаний, высокой эстетикой и невыразимыми чувствами, если угодно – с сакральностью. Таким образом уже само сознание человека «сопротивляется» соотнесению культуры и информации, по сути «создавая барьер и помехи восприятию» культуры в качестве информационной, информационно-семиотической сущности. Да, культура, конечно, не сводится к информации. Она являет собой нечто гораздо большее, чем информация, а именно – бесчисленное множество информационных процессов, а главное – их трансформации в смыслы и чувства на основе механизмов, суть которых пока, увы, еще до конца не познана человеком, наукой. К тому же, культура, как уже не раз отмечено, являет собой сложное
