я собирал материал для этой книги. Не надеясь на память, подробно записывал рассказы боевых товарищей, искал документы, работал в архивах, посылал запросы, по различным источникам уточнял даты и факты. В результате книга превратилась в коллективное повествование о нашем боевом прошлом. И хотя на обложке стоит одна фамилия, очень хочется, чтобы читатель услышал голоса многих моих товарищей-однополчан, с которыми столько пройдено, сделано.
Некоторые из них и сейчас живут в Пскове, и достаточно снять трубку телефона, чтобы дружески обменяться новостями или договориться о встрече. След же других затерялся в послевоенную пору, и потребовались годы, чтобы найти их, сообща вспомнить какие-то подробности, почти начисто смытые временем. И за эти драгоценные встречи я тоже благодарен книге, которая вернула меня в огневую пору моей молодости.
В силу своей профессии мне, чекисту, нередко приходилось иметь дело с предательством, трусостью, подлостью, малодушием. Понятно, что война была для всех нас величайшим испытанием, проверкой силы духа, человеческого достоинства, мужества, наконец. И не каждый с честью проходил через все это. Мы бывали безжалостны, но только тогда, когда перед нами оказывался враг, в любой личине. И все же главной оставалась вера в человека. Никогда она не подводила меня.
Я не раз перечитывал поэму Константина Симонова «Сын. артиллериста», в которой уже немолодой командир отправляет почти на верную гибель самого дорогого ему человека, своего сына. Нечто похожее не раз пережил и я. Поверьте, нет ничего тяжелее, чем ожидать возвращения человека, которого ты послал на смертельно опасное задание. Но на то уж я, видно, и был «батей», чтобы брать на себя такую ответственность. Девчонки-то мои уходили в самое логово врага совершенно безоружными, беззащитными… И когда к одному из юбилеев нашей Победы мне поручили представить к боевым наградам наиболее отважных партизанских разведчиков, первыми в этот список я внес имена моих дорогих комсомолок.
А теперь пора пояснить, почему я начал свой рассказ с истории доктора Знаменского, которого, по существу, выкрали у фашистов. Читатель поймет из последующих глав, что эта операция, тоже, кстати, не имевшая кодового наименования, послужила как бы моделью той, которую мы провели в ночь под Новый, 1944 год.
Допрос
Вот уже пятый день ведется допрос Гурьянова – Лашкова. Допрашиваем я и мой заместитель, старший оперуполномоченный особого отдела бригады Е. В. Васильев. По мере накопления важных показаний мы передаем их по рации в Центр.
Егор Васильевич – опытный следователь, не раз ему доводилось встречаться с врагами лицом к лицу. Комсомолец двадцатых и партиец сороковых годов, он, как и я, пришел в органы НКВД по путевке районного комитета партии. В первые дни войны Васильев командовал истребительным батальоном, участвовал во многих боевых операциях, возглавлял разведку партизанского отряда. На его счету – несколько разоблаченных предателей, которых заслало к нам гестапо.
Но Гурьянов – Лашков – птица особого полета, хотя внешне и не очень видная. Чтобы поймать ее, простыми силками не обойдешься…
Как сейчас, вижу небольшую горницу в крестьянской избе на окраине деревни Долганы. Хмурое январское утро 1944 года. Васильев сидит за столом и записывает показания. По всему видно, он здорово устал, сутулится больше обычного. Гурьянов – Лашков сидит напротив на краешке табурета и то и дело подносит к пересыхающим губам железную кружку с водой.
Ему под пятьдесят, но безволосое лицо и худоба делают его на вид моложе. На плечах у старшего преподавателя (теперь уже бывшего) шпионской диверсионной школы СД – короткие погоны.
Васильев предлагает Гурьянову – Лашкову кратко изложить свою биографию. Она. простая, ничего особенного. Родился в 1895 году в Бессарабской губернии, в городе Кишиневе, служил прапорщиком в царской армии. Профессиональный военный. В августе 1941 года на участке фронта Гомель – Рогачев был взят в плен.
– Расскажите, при каких обстоятельствах вы оказались в плену.
– У меня не было другого выхода. Нашу часть окружили, и я поднял руки.
– Как понять – «не было другого выхода»? Вас захватили в плен или вы сами сдались?
Гурьянов нервно теребит полу своего кителя, его маленькие глаза, спрятанные за стеклами очков, смотрят в сторону. Ему хочется уйти от прямого ответа, но это ему не удается. Он вынужден, хотя это стоит ему больших усилий, признать:
– Сдался.
– Скажите, когда вы начали работать в агентурно-шпионской школе абвера в деревне Печки?
– Почти со дня ее основания.
– Кто вас туда направил?
По словам Гурьянова, его сначала доставили в Псков и долго допрашивали в гестапо, подозревая, что он советский агент. Однако, убедившись в искренности перебежчика и поняв, что перед ними убежденный враг Советской власти, гитлеровцы перевели его в поселок Стремутка, где находился особый разведывательно-диверсионный орган немецких войск «Цеппелин». Здесь Гурьянова и завербовал матерый гитлеровский разведчик доктор Грейфе. Позднее Гурьянов под его руководством сам стал вербовать агентов в лагерях военнопленных. Но это было потом. А вначале Гурьянова (теперь его фамилия-кличка была Лашков) поселили неподалеку от деревни Печки, где в спецшколе готовили кадры для «Цеппелина».
– Оттуда я ежедневно ходил в разведшколу, где проводил строевые занятая с курсантами.
– И этим ограничивались ваши служебные обязанности?
– Д-да, – поспешно отвечает Гурьянов, – только строевые занятия. В другие дела школы я не вмешивался.
Допрашиваемый бросает вороватый взгляд на стопку папок, лежащих на столе возле Васильева. Это секретные документы, изъятые нашими разведчиками у Гурьянова. Стоит ли ему теперь изворачиваться и лгать?
– Значит, вели только строевые занятия? – переспрашивает Васильев.
– Я не совсем точно выразился, – говорит Гурьянов, – это вначале я не вмешивался в другие дела школы…
– А потом?
– Потом меня назначили старшим преподавателем. Кроме того, я еще составлял учебные программы, в том числе по разведывательно-диверсионным дисциплинам.
– Вот эти? – Васильев протягивает Гурьянову одну из папок.
Тот, даже не взглянув, торопливо подтверждает:
– Да, да, это они.
– Кто. является начальником разведшколы в деревне Печки и что вы можете о нем рассказать?
– Хорват. Я его временно замещал.
Гурьянов прячет за спину руки, чтобы не было видно, как они дрожат. Нетрудно догадаться, о чем он сейчас думает: «Если бы Хорвата накануне Нового года не вызвали в Берлин, ему бы сейчас сидеть перед чекистами».
Помолчав немного, Гурьянов продолжает:
– Настоящая его фамилия – не Хорват, а Подлеский. До войны он жил в Пушкине, под Ленинградом. Когда фронт подошел к городу, он вместе с семьей уклонился от эвакуации, а затем сразу же предложил немецким властям свои услуги. Вскоре он был отправлен в Берлин, где его представили высшим чинам абвера.
Карьера Хорвата, по словам Гурьянова, круто пошла в гору.
