пошли из зала, причем герцог совсем прислонился к Кэрфорду, еле передвигая ноги. Когда они прошли в двух шагах от меня, я видел, что лицо Монмута было бледно от бешенства.
Я прижался ближе к стене; они прошли мимо. Остались лишь те двое, стоявшие у стены. Ни за какие блага мира я не двинулся бы теперь с места; мною овладело любопытство. Я припомнил все таинственное в этом человеке; мне вспомнилось поручение, подслушанное мною в Кэнтербери, и я решил слушать, не пропуская ни слова. Увы, это было напрасно. Да Перренкур говорил теперь, но так тихо, что ни одно слово не долетало до меня, ни один жест ничего не выдал, в противоположность горячности и громкому голосу герцога. Он говорил убедительно, но спокойно, настойчиво и вкрадчиво. Барбара слушала его спокойно, точно подчиняясь его тихому, ласковому голосу. Мне стоило большого труда усидеть на месте и не броситься на этого человека, которому чуть не до земли кланялся мой господин. Наконец до меня долетело несколько громких, умоляющих слов.
– Нет, нет! – возразила Барбара, – нет, оставьте меня!
– Скажите «нет еще», – промолвил тихо и ласково де Перренкур. – Итак, на сегодня, покойной ночи, прекрасная женщина! – Он взял руку девушки и поцеловал ее очень почтительно, низко кланяясь. Она пристально смотрела на его склоненную голову. – На сегодня до свидания, – повторил он с новым поклоном.
После этого он повернулся и пошел через зал все той же твердой, самоуверенной походкой. На последней ступени он оглянулся и еще раз поклонился девушке. На этот раз она ответила почтительным реверансом. Когда Перренкур скрылся из вида, она обеими руками закрыла лицо; до меня долетели сдержанное рыдание и заглушенные слова:
– Что мне делать?! Что мне делать?!
Я вышел из своей засады, где видел так много странных обстоятельств, и, держа шляпу в руке, подошел к мисс Кинтон, после чего сказал:
– Положитесь на своих друзей, мисс Барбара! Что другое может сделать женщина?
– Симон! – радостно вскрикнула она, протягивая мне руку. – Вы здесь?
– И, как всегда, весь к вашим услугам.
– Но разве вы здесь были? Откуда вы явились?
– Вот оттуда, из-за высокого стула, – указал я. – Я сидел там уже давно; его высочество приказал ждать его здесь, но, очевидно, забыл и свой приказ, и меня самого.
– Так что вы слышали, – тихо шепнула она.
– Все, что говорил герцог. Лорд Кэрфорд не произнес ни слова. Я уже хотел вмешаться в дело, но оно устроилось лучше. Вам есть за что поблагодарить де Перренкура.
– Вы слышали, что он говорил?
– Только несколько последних слов, – ответил я как будто с сожалением.
– И вы думаете, что мне надо быть благодарной ему? – слегка усмехнулась Барбара.
– Едва ли бы кто другой мог освободить вас таким образом от герцога. К тому же он был с вами крайне любезен.
– Любезен, да! – воскликнула девушка, опять закрыв руками лицо.
Я снова услышал сдержанное рыдание и счел долгом сказать:
– Успокойтесь! Герцог, конечно, – немалое лицо, но с вами не случится ничего дурного. Ваш отец поручил мне оберегать вас, и позвольте мне этим оправдать свое вмешательство.
– Я… я, право, очень рада, Симон. Но что мне делать? Зачем только я приехала сюда!
– Это – дело поправимое: стоит только уехать отсюда.
– Как могу я сделать это? – безнадежно промолвила Барбара.
– Герцогиня отпустит вас.
– Без позволения короля?
– А разве он не согласится? Герцогиня за вас попросит: ведь она очень добра.
– Нет, она за меня просить не станет, как не станет никто.
– Тогда надо уехать без позволения, если вы пожелаете.
– Ах, вы не знаете! – печально воскликнула Барбара, схватив мою руку и понизив голос до шепота. – Я боюсь, Симон! Я боюсь его! Что могу я сделать, как могу я сопротивляться? Со мной могут делать, что хотят. Если я плачу, надо мной смеются, если пытаюсь смеяться – это принимают за согласие. Что могу я сделать?
Я когда-то злорадно мечтал о том, что Барбара будет нуждаться в моей помощи; эта минута пришла, но – странно! – торжества она мне не принесла. Жалость сжимала мое сердце так сильно, что я едва мог проговорить:
– Вы хотите сказать, что мы можем сделать?
– Увы! Что можем поделать даже мы оба, Симон? – и она засмеялась сквозь слезы. – Я ничего не могу вам сказать, но вы знаете, Симон.
– Знаю, как нельзя лучше. Но герцогу не удастся поставить на своем.
– Герцогу? Если бы это был только герцог! Ах! – перебила сама себя девушка, тревожно всматриваясь в мое лицо, но я постарался придать ему невозмутимое выражение и насмешливо произнес:
– Он ведь очень послушен. Посмотрите, как де Перренкур отделал его и удалил ни с чем.
– Если бы я могла сказать вам то, что знают только король и двое-трое самых близких ему лиц!
– Как же узнали об этом вы?
– Да, узнала и я… – тихо сказала она.
– Можно узнать разными способами, – отозвался я: – может, кто-нибудь сообщит, а можно и самому доискаться. Конечно, обращение де Перренкура с герцогом было очень странно, а Кэрфорд убрался с его дороги, как будто этот Перренкур был сам король.
– Симон, – шепнула Барбара с выражением тревоги и страха, – молчите, ради Бога, молчите!
– Но ведь я сказал только «как будто» он был король. Скажите, почему Кольбер носит королевскую звезду? Не потому ли, что видели, как кто-то в такой звезде обнимал и целовал де Перренкура в ночь его приезда?
– Это были вы?
– Да, это был я. Скажите, о ком было послано известие в Лондон, под словами…
Она вцепилась в мою руку, не помня себя от страха.
– А теперь скажите, что говорил вам де Перренкур? Черт его возьми, он говорил слишком тихо, я ничего не расслышал.
– Я не могу сказать вам это, – вспыхнула она, выпустив мою руку.
– И все-таки я знаю. Если бы вы доверились мне!…
– Вы знаете, что я верю вам, Симон.
– И я выведу вас из этого положения, – горячо воскликнул я.
– Но как, как? Я боюсь, что тот, другой, де Перренкур – говорил мне то, что чувствовал всем сердцем.
– Можно и чувствовать всем сердцем, и все-таки ничего не добиться, – насмешливо заметил я.
– Да, для обыкновенных смертных, Симон.
– Так же, как и для…
– Тише! Вам будет плохо, если вас подслушают.
– Я не боюсь этого.
– Но я боюсь. Я – эгоистка, а
