и, естественно, не все спариваются», — невпопад размялся учёный.
— Блеск. Это понравилось бы моему папе. Он тоже спаривается не со всеми, каждый раз недоумевая — почему?
— Анюта, почему ты такая? Не бывает: умная, красивая, богатая, добрая — и всё в одной! Помнишь, в первую встречу ты спросила «куда?», я сказал «в кино» — и стало кино. Я только границы кадра не ощущаю, но кино — точно. Огромный экран, современный звук, объём и квадро, и прочее Dolby Digital+, включая запахи, новизну, водку, молодку, но — кино! Как мне побороть это?
— Зачем бороть? Само пройдёт. Ты всё раздал вчера? — внезапно перейдя с лирики на прагматику, решительно спросила она.
— Почти. Откуда ты знаешь, что я делал? — почти не удивился он.
— Я, как ты выразился, умная и в школе проходила композицию, сюжет и фабулу. Всё пока без неожиданностей. Ну ладно, ладно! Я видела, что твоя пирамида утратила три кирпича.
— Я банален? Или ты влюбилась?
— Ты предсказуем. Не знаю, конечно, дальнейшего, но пока всё ясно.
— Пойдём, ты поучишь меня прыгать за теннисным мячиком.
— И это просматривалось, конечно. Только нагрузка на сердце после вчерашнего… нет. Лучше пешком погуляем, покажу тебе нашу латифундию подробнее.
— Ты омерзительно умна, — фыркнул Кутузов. — И вызывающе образованна. Будь ты моя студентка, я ставил бы тебе двойки, приговаривая, что всё списала. В твои-то годы! Цитатник ходячий…
— Сам такой. Больной, слушайтесь врача. Вам ещё столько предстоит!
— А сколько?
Гулять по новейшим латифундиям богатого Подмосковья простой профессуре обыкновенно не доводится. И всё изумляет.
Конечно, Кутузов читал о ландшафтной архитектуре, но ступать по-свойски, без входного билета, не чаял. Аня восторженно показывала прозрачные пруды, горбатенькие мостики, раскидистые террасы, прохладные фонтаны, увитые беседки, а Кутузов молча давил в себе возбуждение классового чувства. Откуда вылезло?
— Может быть, ты подумал о профессорской зарплате? Никогда и тому подобное? — бесцеремонно прочитала его мысли Аня. — А в Эрмитаже тебя тоже мутит?
В обед, вкусив целительного хаша, Кутузов окончательно воскрес и восстал. Вчерашний парад незаконного юродства вернулся в память в утомительных деталях, и профессор твердо решил идти в люди с иной музыкой. Раньше люди прятали свою суть от правящих инстанций, а теперь не прячут, и только он, вроде бы образованный человек, не заметил, что многие граждане любят деньги больше, чем Библию.
Деньги! Выдать им всем, не понимающим величия человеческого духа! Под этим последним он понимал язык, образы, понятия и прочие кванты социальной психологии. Иные коннотации «духа» не рассматривались, поскольку чувствительно намекали на «душу», а у этой платформы его бронепоезд никогда не останавливался.
Эвересты денег, околдованная Россия. Бескрайнее поместье, приютившее странника и страдальца, вызывало бурные и крайне противоречивые чувства.
Кутузов обнаружил изменения в модусе бытия сограждан и неприятно поразился: когда успели?
Лично ему деньги нужны быстро и правильно, основательно, объяснимо: лечить и спасать залитую кофе, рваную, с отшибленной доской любимую подругу в серебряном окладе, с эмалями, царицу, красавицу. А безнадёжно плоским черепам нужны деньги по дурацким и пустяковым основаниям — им хочется ерунды; на деньгах помешалась Россия. Надо сделать и дать им деньги. Не дать им сделать, а сделать и дать, и посмотреть, как уникальные индиго и небрежные сантехники наперебой распахнут робкие сердца подлой мишурной истине, которая зашуршит и зазвенит по карманам. Презираю.
Закрывшись в библиотеке, Кутузов ходил кругами, оглядывая свою пирамиду. Кутузов любовался ею, как Горький — будущими людьми, ну, теми, которые будут любоваться друг другом.
Которых нет и никогда не будет. Все ошиблись. И ты, великая нечитаемая Книга, тоже ошиблась, и Моисей твой, и — Тот — сама знаешь. Никто тебя не хочет. Один лишь вор нашёлся, добрый человек, стянул привычно, а загадку великую нечитаемую по себе оставил. Приятный, милый, таинственный воришечка, умыкнувший у спящего на лавке профессора потёртую старую Библию. Кто ты, голубчик? Отзовись! Я хочу лишь одно спросить: если бы в сумке лежали деньги, ты бы взял Библию?
Всеобщий эквивалент, так вашу, классики бородатые, растак.
Глава 32
Поётся там, где и воля, и холя, и доля. Пой песню тот, у кого голос хорош. Шары, бары, растабары: белы снеги выпадали, серы зайцы выбегали, охотнички выезжали, красну деву испугали; ты, девица, стой, красавица, пой!
Магиандру нежно, до влюблённости понравился бородатый полупастор и его стиль. А перевод, выполненный лучшими русскими умами науки — Тимирязевым, Сеченовым, Мечниковым! По выразительности описаний, гибкости фразировки, вообще по изобразительной силе — почти Чехов! А научный подвиг, чудные, прекрасные подробности, крылья, лапки, хвостики, — Дарвин описывал мир и фауну с нежностью и страстью, — оторваться невозможно. Симфония. Поэма. А дело, навек пришитое ему одному, в то время как в победе обезьяны виноват фабрикант и меценат Энгельс! — несправедливо.
У Дарвина всё дерзкое и сомнительное выражено так изящно, мило! «Что касается до величины тела или силы, то мы не знаем, произошёл ли человек от какого-нибудь сравнительно малого вида обезьян, вроде чимпанзе, или такого мощного, как горилла; поэтому и не можем сказать, стал ли человек больше и сильнее, или, наоборот, меньше и слабее своих прародителей».
Сомневается! Мы, говорит, не знаем! Выросли мы либо усохли — науке не известно. Добела закипая от основной мысли Дарвина, юноша мучительно восторгался плавной медлительностью подачи, педантичной красотой и тщательностью учёной отделки текста.
«При этом нужно, однако, иметь в виду, что свирепое животное, обладающее большим ростом и силой и способное, подобно горилле, защищаться от всех врагов, по всей вероятности не сделалось бы общественным. Последнее обстоятельство всего более помешало бы развитию у человека его высших духовных способностей, как, например, симпатии и любви к ближним. Поэтому для человека было бы бесконечно выгоднее произойти от какой-нибудь сравнительно слабой формы».
Лапочка! Он выбирал нам, слабоумным, выгоды! Мотивировки любви к ближним! Он и сам, выходит, решительно не доверил бы общество горилле. Он понимал, какие беды несут грубость и неотёсанность вкупе с победительными зубами, — ах, солнышко! Горилла, круша врагов, не стала бы общественной! Милый… А кто, интересно, стал бы? Крушить врагов — услада столь богатая, захватывает по горло, за горло, — ни за что не отстанешь от лакомства и просто некогда будет произойти в человека.
А как он верил в грядущее развитие! Настанет, настанет светлый день, — если, конечно, все будут спариваться впредь более разумно и не спеша приращивать человечество силачами и красавицами. Любовь людей — неправильная!
Собственно, только эта помеха — неразумность любовного выбора — и стоит на пути прогресса. Всего ничего. Совершенные любовные связи, безукоризненный выбор половых партнёров — и всеобщее благолепие обеспечено. Детали: остались пустяки — наладить всемирное сознательное сватовство. Так?
В развитии человечества по Дарвину ему, Васе Кутузову, православному мальчику, показалась неуместно завышенной роль ревности. Батюшка в церкви однажды рассказывал о губительной силе ревности, о греховности ея, подобной гневу и гордыне.
Но сегодня, вчитавшись в Дарвина поглубже, Вася понял сам, что никак иначе спасти нельзя ни теорию естественного отбора, ни практику полового. Без ревности ни человек, ни семья, ни частная собственность, ни государство невозможны, что всему миру доказал исключительно дотошный учёный из английского городка Даун.
Этот материал надо действительно в школе преподавать, решил Магиандр, но не по биологии, а по основам безопасности жизнедеятельности, развитию речи, домоводству и ботанике. Упоительное чтение, блистательный нарратив! А в институтах — по методике исследовательской работы, стилистике плюс на тренингах по выживанию: перелопатить столько источников и продвигать одну-единственную идею десятилетиями, теряя при этом и чувствительность к поэзии и даже способность к восприятию классической музыки (на что сам старик жалуется в «Автобиографии»), и тем не менее стоять на своём: не могло быть однократного акта творения! Была эволюция от низших существ!
Заодно Магиандр нашёл у Дарвина рецепты создания идеальных романов: только со счастливым концом, а в главной роли — женщина, и непременно хорошенькая. Выпуск романов с несчастливым финалом хорошо бы запретить законодательно. Так говорил Дарвин.
И всё стало на свои места. «Я понял!» — завопил Васька. Дарвин не от амёбы простейшей сомлел,
