повернул голову и, широко раскрыв глаза, затаил дыхание. На другой кровати явно что-то шевельнулось. Утром придется ее передвинуть, а то там могут быть крысы или еще кто.
Вот все стихло.
Нет! Опять что-то зашуршало. Кровать еще и тряслась – для крыс слишком шумно.
Я-то могу представить себе, какие ужас и смятение охватили профессора – нечто подобное мне приснилось тридцать лет назад, – но читатель вряд ли в состоянии вообразить, как ему стало страшно, когда он увидел, как на пустой кровати неожиданно садится фигура.
В одно мгновение Паркинс выскочил из постели и оказался у окна, где лежало его единственное оружие – палка, которой он подпер ширму. И тут выяснилось, что это было худшее, что он придумал: существо на пустой кровати внезапно плавным движением соскользнуло с кровати и, вытянув вперед руки, заняло позицию между обеими кроватями, перегородив дверь. Паркинс следил за ним в полной растерянности. Почему-то он не мог заставить себя пробежать мимо существа и выскочить за дверь, мало того, ему была невыносима мысль, что ему придется к нему прикоснуться – лучше уж выпрыгнуть в окно.
Сначала оно стояло в темноте, и лица его было не видно, а потом оно задвигалось, пригибаясь, и зритель в одну секунду понял, что оно слепо, так как руками оно махало, словно на ощупь и наугад. Чуть повернувшись в сторону, оно вдруг ощутило, где находится кровать профессора, и бросилось к ней, нагнувшись, стало ощупывать подушки таким способом, что Паркинса начало колотить, как никогда в жизни. Каким-то образом оно мгновенно поняло, что кровать пустая, и двинулось к окну, к свету, и только тогда его стало видно.
Паркинс очень не любит, когда его об этом спрашивают, но все же однажды он мне об этом рассказал, и, насколько я понял, он помнит главным образом ужасающее, кошмарное лицо, напоминавшее мятую простыню. Каким было его выражение, профессор никогда не говорил, но при воспоминании о нем ему до сих пор становится безумно страшно.
Но разглядеть его Паркинсу не хватило времени. С невероятной скоростью, размахивая руками, существо бросилось в центр комнаты. Край его одежды задел Паркинса по лицу. И тот, хотя и знал, что это опасно, не сумел сдержать крик, тем самым себя обнаружив. Ищущий молниеносно прыгнул к нему, а Паркинс, не переставая кричать, в ту же секунду оказался наполовину свесившимся из окна. Лицо-простыня нависло над ним. И в это, может быть, последнее мгновение появилась помощь. Как вы уже догадались, в комнату ворвался полковник. Когда он добежал до окна, Паркинс был уже один. Он моментально потерял сознание, а перед ним на полу лежала куча мятого постельного белья.
Полковник Уилсон вопросов задавать не стал. Он отогнал от номера любопытствующих, уложил Паркинса в постель, а сам, завернувшись в плед, устроился до утра на пустующей кровати.
На следующий день рано утром приехал Роджерс. Он был принят гораздо радушнее, чем предполагалось. И затем в комнате профессора все трое провели долгое совещание. Закончилось оно тем, что полковник вышел из гостиницы, держа кончиками пальцев крохотный предмет, коий он закинул так далеко в море, насколько ему хватило сил. Позже с задворок «Глобуса» поднимался дым.
Какие объяснения были сделаны на скорую руку служащим и постояльцем гостиницы, я, должен сознаться, не помню. Каким-то образом профессора перестали подозревать в заболевании белой горячкой, и гостиница не обрела славу дурного места.
Понять, что случилось бы с Паркинсом, если бы полковник не вмешался вовремя, не трудно. Он либо выпал из окна, либо сошел с ума.
Правда, совершенно непонятно, на что еще, кроме пугания, способно существо, являющееся на свист. Ничего материального, за исключением простыней, из которых оно соорудило себе тело, в нем не было.
Полковник, припомнив похожий случай в Индии, придерживался мнения, что ничего страшного с Паркинсом бы не случилось, что он бы только напугался. Но все происшедшее только укрепило его отношение к Римской церкви.
Вот, пожалуй, и все. Но, как вы понимаете, взгляды профессора по определенным вопросам несколько изменились. И еще у него стало не все в порядке с нервной системой: он даже не может глядеть спокойно на неподвижную занавеску, а вид пугала в поле зимой доставил ему немало бессонных ночей.
Сокровище аббата Фомы
I
«Verum usque in praesentem diem multa garriunt inter se Canonici de abscondito quodam istius Abbatis Thomae thesauro, quem saepe, quanquam incassum quaesiverunt Steinfeldenses. Ipsum enim Thomam adhuc florida in aetate existentem ingentem auri massam circa monasterium defodisse perhibent; de quo multoties interrogatus ubi esset, cum risu respondere solitus erat: «Iob, Iohannes, et Zacharias vel vobis vel posteris indicabunt»; idemque aliquando adiicere se inventuris minime invisurum. Inter alia huius Abbatis opera, hoc memoria praecipuedignum iudico quod fenestram magnam in orientali parte alae australis in ecclesia sua imaginibus optime in vitro depictis impleverit: id quod et ipsius effigies et insignia ibidem posita demonstrant. Domum quoque Abbatialem feretotam restauravit: puteo in atrio ipsius effoso et lapidibus marmoreis pulchre caelatis exornato. Decessit autem, morte aliquantulum subitanea perculsus, aetatis suae anno LXXIIdo, incarnationis vero Dominicae MDXXIXo».
– Сначала придется это перевести, – сказал самому себе антиквар, переписав вышеприведенные строки из крайне редкой и чересчур многословной книги «Sertum Steinfeldense Norbertinum»[34]. – Да, это первое, что надо сделать.
И вскоре перед ним возник следующий перевод:
И по сей день среди каноников ходят слухи о сокрытом кладе аббата Фомы. Обитатели Стейнфелда до сих пор ищут его, но тщетно. Рассказывают, что Фома, будучи еще в расцвете сил, спрятал где-то в монастыре огромное количество золота. Его часто спрашивали, где оно может быть, но он лишь со смехом отвечал: «Об этом вам либо вашим преемникам поведают Иов, Иоанн и Захария». Временами он добавлял, что не станет держать зла на того, кто найдет его. Среди других работ, выполненных по распоряжению аббата, хочу специально выделить огромный витраж в восточном конце южного нефа церкви. На нем восхитительное изображение фигур, а вместо подписи нарисован его портрет и руки. Также он реставрировал все помещения аббатства и вырыл во дворе колодец, который украсил красивой резьбой по мрамору. Умер он неожиданно на семьдесят седьмом году своей жизни, A. D.[35] 1529.
Предмет, находящийся в тот момент перед антикварием, являл собой копию витражей церкви Стейнфелдского аббатства. Вскоре после революции в нашу страну попало большое количество витражей из разрушенных монастырей Германии
