И тут Лайонел впервые ощутил полное удовлетворение. Как будто та жизнь, о которой он всегда мечтал, наступила. Это чувство удовлетворения не имело ничего общего с дурацким перечнем жизненных целей, составленным им в восемнадцать лет, но зато имело самое прямое отношение к женщине, спавшей рядом.
Казалось, эта женщина знает его лучше, чем он сам. Она оказалась права во многом. И прежде всего в том, что безоглядное преследование своих целей так и не сделало его счастливым. Да и собаку он назвал в честь нее, потому, что подсознательно хотел иметь связь со своим прошлым. С ней.
Если Эсси оказалась права в этом, то могла оказаться права и во всем остальном. Может, действительно в крахе брака с Имоджен был виноват не только он? А если так, то что ему мешает жениться на Эсси? Только то, что она живет здесь, а он в Брисбене. Но это пустяк.
Что ей здесь делать? Она всем пожертвовала ради других. Эсси не нравится стегать одеяла, и она не любит свой магазин. Взяла на себя заботы о нем только для того, чтобы угодить бабушке. Если они поженятся, он даст ей все, чего она когда-либо хотела. Она сможет продать магазин, поехать вместе с ним в Брисбен и вернуться к работе учителя. Возможно, он даже свозит ее на медовый месяц в Камерун.
Все еще погруженный в размышления, он услышал звук открывшейся и снова закрывшейся двери, шаги, шарканье собачьих лап по кафелю и мелодию какой-то популярной песенки, которую Лайонелу так и не удалось вспомнить. Все это сопровождалось легким ароматом корицы.
Лайонел сел, но не успел свесить ноги через край, как дверь скрипнула и в спальню заглянула Эсси. Он увидел только взъерошенный локон, озорной блеск зеленого глаза, розовую щеку и сразу понял, что она что-то замышляет.
– Ты проснулся, – констатировала Эсси, открыв дверь ногой.
Она упиралась плечом в косяк, держала руку за спиной и внимательно смотрела на Лайонела.
А затем ее губ коснулась медленная обольстительная улыбка.
– Доброе утро, – сказала Эсси.
– И тебе доброе утро.
В ее улыбке и блеске глаз было столько задора и лукавства, что Лайонелу захотелось повалить Эсси на кровать и провести остаток утра – вернее, остаток дня, – занимаясь с ней любовью. Судя по блеску в глазах, она бы не возражала.
Оставалось заманить Эсси в комнату.
– Что ты там прячешь?
Ее улыбка стала шире.
– Я приготовила тебе завтрак.
Не показывая Лайонелу, что у нее в руке, Эсси продефилировала в комнату. На ней были белая футболка и желтые шорты. Самая обычная одежда, которая не делала сексуальной ни одну женщину, кроме нее.
Кроме нее… О господи! Обтягивающие шорты подчеркивали медленно покачивавшиеся бедра и обнажали красивые стройные ноги. Ткань футболки была достаточно тонкой, и Лайонел сразу заметил, что на Эсси нет лифчика.
Когда он увидел Эсси в банном полотенце, то подумал, что никогда не испытывал такого желания. Но то чувство было пустяком по сравнению с тем, что он испытывает сейчас. Черт возьми, неужели можно безумно желать женщину, с которой ты занимался любовью две ночи подряд?
Когда Эсси чопорно уселась на край кровати, Лайонелу отчаянно захотелось заключить ее в объятия. Однако он откинулся на подушки и спросил:
– Завтрак, говоришь?
Эсси закусила губу, чтобы сдержать улыбку, но ей это не удалось.
– Угадай, что я принесла!
Тут Лайонел не удержался и погладил ее по ноге. Кожа ее была теплой и упругой. Тут же стало понятно, что он совершил ошибку: остановиться было невозможно.
– Надеюсь, ничего страшного не случится, если это подождет.
Эсси легонько шлепнула Лайонела.
– Веди себя прилично, а то не поделюсь!
– Чем?
– Вот этим. – Она вынула руку из-за спины.
На ее ладони стояла тарелка с большим куском яблочного пирога, обильно украшенным ванильным мороженым.
– Пирог… – простонал Лайонел.
– Не просто пирог. А свежий домашний яблочный пирог. – Эсси вилкой отделила маленький кусочек пирога. – Я рано встала. Ты спал без задних ног, и я успела съездить на Яблочный холм. – Протянув ему вилку с наколотым кусочком пирога, она предложила:
– Хочешь попробовать?
Лайонел подался вперед, раскрыл губы, и Эсси сунула кусочек пирога прямо ему в рот.
Хрустящая корочка стала таять у него на языке.
Вкусовые рецепторы ощутили сладость и остроту корицы, прохладу мороженого. Однако Лайонелу было трудно проглотить все это из-за комка, возникшего в горле.
Казалось, Эсси ничего не заметила.
– Я всегда любила конец лета и осень, потому что бабушка пекла пироги. А я уже многие годы ничего не пекла. – Она сунула кусочек пирога себе в рот и неразборчиво продолжила:
– Это смешно. Яблоки растут так близко от моего дома, а я их не использую. Мне надо было бы…
В этот момент Лайонел взял ее за руку и помешал сунуть в рот следующий кусочек.
– Эсси, никто никогда…
Она посмотрела ему в глаза, в которых сияла искренность. Зная, что он собирается сказать, Эсси кивнула и серьезно сказала:
– Я знаю.
И Лайонел чувствовал, что это так. Никто на свете не понял бы его лучше, чем она. В этот миг их духовная близость была более сильной, чем физическая близость прошедшей ночи.
Когда Эсси протянула ему кусочек пирога, это ощущение исчезло. Капля подтаявшего мороженого упала Лайонелу на руку.
– Ай-ай-ай… – пробормотала Эсси. Она положила предназначавшейся ему кусочек себе в рот и поставила тарелку на кровать. Потом взяла Лайонела за руку, притянула ее к себе, слизнула капельку и с невинным видом прошептала:
– Есть в постели нехорошо. Можно что-нибудь запачкать.
– Ты думаешь? – спросил Лайонел и потянулся за тарелкой.
Прежде чем он успел отломить кусочек пирога, Эсси одним движением сорвала с себя футболку и сбросила ее на пол. Лайонел обхватил кусочек губами и стал водить им по подбородку Эсси, смакуя яблочный привкус. Затем прошелся пирогом по ее грудям, подбирая с них осыпавшиеся хрустящие крошки, а потом слизнул растаявшее мороженое с ее живота.
Они кормили друг друга, чаще промахиваясь мимо рта, чем попадая в него, пока пирог не закончился. Кожа обоих стала липкой, а дыхание прерывистым.
Сгоравший от желания Лайонел опрокинул Эсси на спину, удивляясь собственной выдержке. Казалось, он терпел целую вечность.
Он погружался в теплое влажное лоно и продолжал целовать Эсси в губы, ощущая вкус яблока, корицы и ванили. Казалось, в этом вкусе слились воедино грех и спасение – то, о чем он подсознательно мечтал всю жизнь.