вместо вашего дурацкого ковра. У Зотовой в спальне тоже фотообои. Только другие.
Девочка склонилась к столу — я почувствовал на шее тепло её дыхания.
— Наш «дурацкий» ковёр стоит дороже, чем вся древесина в этой роще, — сказал Каховский. — Сомневаюсь, что твоя мама заменит его на вот эту картинку. Хотя… в прихожей берёзы смотрелись бы неплохо.
Юрий Фёдорович пару секунд разглядывал фотографию старомодной металлической кровати, застывшей на фоне стройных деревьев, щурил левый глаз. Вынул из пачки сигарету, но не спешил закуривать — мял пальцами сигаретный фильтр. За окном помахивали голыми ветвями тополя. Ветер стряхивал с деревьев последние жёлто-коричневые листья. От его порывов вздрагивали и оконные стёкла. Вот только денежное дерево висело в белой подвеске неподвижно — будто воплощение надёжности и благополучия. Каховский едва слышно хмыкнул (будто представил реакцию своей жены на бумажки с берёзами в спальне дочери). И вновь переключил внимание на меня.
— Значит, это не те комнаты и не те кровати? — сказал Юрий Фёдорович. — Ты внимательно на них взгляни, зятёк. Некоторые предметы до девятого декабря могут убрать или передвинуть.
— Дядя Юра, да там, как ни передвигай — ничего похожего на ту комнату не получится, — ответил я. — Если только переклеить обои и обставить спальню другой мебелью… И то — вот это окно из комнаты не выкинуть.
Отодвинул в сторону два снимка (где красовались прикрытые гардинной тканью оконные стёкла). Потом в компанию к ним добавил ещё два.
— Вот в этой комнате трещины на потолке — таких в моём видении точно не было.
Юрий Фёдорович взмахнул сигаретой (в точности, как герои повести «Игорь Гончаров в школе магии и волшебства» размахивали на поединках волшебными палочками).
— А остальные? — спросил он.
Тень от его руки накрыла сразу три фотографии.
Я задумался — ненадолго. Покачал головой. Посмотрел на Каховского.
— Нет, дядя Юра. Это всё не то. Точно вам говорю: Терентьева уснула в другом месте.
— Что ж… примерно так я и думал, — сказал Каховский.
Юрий Фёдорович примостил так и не прикуренную сигарету на пачку (накрыл ею морду верблюда). Неторопливо собрал фотографии в кучу. К оконному стеклу за его спиной ветер прижал покрытый коричневыми пятнами жёлтый древесный лист (будто принёс нам подсказку). Я рассматривал его не больше секунды: листок не удержался на стекле — полетел вниз, к тротуару. Каховский убрал фотографии в карман, поднял с пачки сигарету и повертел её в руке. Но к зажигалке не потянулся. Он плотно сжал губы, задумчиво посмотрел на газовую плиту (повернулся к нам с Зоей «римским профилем»). Я проследил за направлением его взгляда, но ничего занимательного на плите не заметил.
— Дядя Юра, — сказал я, — а как… вообще продвигается расследование? У вас уже есть догадки, кто мог бы убить Нину Терентьеву? Или всё глухо, как тогда: в деле Оксаны Локтевой?
Зоин отец бросил в меня (раздражённый?) взгляд, но не поспешил с ответом. Он всё же взял зажигалку, закурил. Приоткрыл окно, выпустил в осеннее небо струю серого дыма. Ветер подхватил дымное облако, не развеял сразу — унёс его к балконам пятого этажа. Юрий Фёдорович переставил с подоконника на стол хрустальную пепельницу (хорошо знакомую мне, изготовленную в виде туфли детского размера). Хмыкнул, покачал головой. Он покачнул и стол — в его чашке заплескались остатки чая. Зоя фыркнула над моим плечом, отстранилась на полшага вглубь кухни (отодвинулась от зависшего над столом дыма). Каховский взглянул поверх меня — приоткрыл окно шире.
— Ну, не так уж и глухо, — произнёс он. — Во всяком случае — теперь. Я бы даже сказал: слишком уж… не глухо. Стоило только копнуть в ином направлении, как эти девицы оказались… не такими уж девицами.
Юрий Фёдорович кашлянул и провёл пальцем по губам (будто стряхивал с них влагу… или прятал ухмылку). Ткнул кончиком сигареты в пепельницу.
— Как это — не такими? — спросила Зоя. — Что ты имел в виду, папа? Я не поняла.
— Ну…
Каховский не договорил. Он сунул в рот сигарету, сделал глубокую затяжку (словно выгадывал время на размышление). Прикрыл левый глаз.
— Я говорю, что эти школьницы не такие уж и невинн… невиноватые, — сказал Юрий Фёдорович. — Мне нашептали, что они участвовали кое в каких незаконных делах.
Он взглянул мне в глаза, словно просил помощи. И снова заткнул себе рот сигаретой. Я не поспешил спасать милиционера от вопросов его дочери: то же хотел услышать пояснения Каховского.
— Кое в каких — это в каких? — переспросила Зоя. — Что они сделали, из-за чего ты заговорил о них такими непонятными и странными выражениями? Ну же, папа, рассказывай!
Мне послышались в голосе девочки требовательные нотки, присущие манере разговора Елизаветы Павловны. Я невольно оглянулся — бросил взгляд на Зоино лицо. Каховский подавился дымом.
— Это что, тайна? — спросила Зоя. — Боишься, что мы разболтаем о ней в школе?
Юрий Фёдорович откашлялся, положил дымящуюся сигарету на край пепельницы, смахнул с глаз слёзы. Шумно выдохнул. Кивнул.
— Ученицы семнадцатой школы — Ника Терентьева, Оксана Локтева и Екатерина Удалова — с большой вероятностью являлись участницами… некоторых незаконных деяний.
Каховский дважды щёлкнул пальцем.
— Они преступницы⁈ — сказала Зоя.
— Подозреваемые, — уточнил Юрий Фёдорович.
— Так арестуй их! — сказала Зоя. — Закрой их в камеру. И тогда девочек в декабре точно не убьют.
Мы с Каховским переглянулись.
Я скрестил на груди руки — всем своим видом намекнул, что тоже жду его ответ.
— Заметь, дочь, — сказал Юрий Фёдорович (смотрел он на меня). — Я произнёс: «с большой вероятностью», но не «точно». Понимаешь разницу? Вина девиц не доказана. У нас на руках пока нет даже заявлений потерпевших.
Каховский развёл руками. Снова потянулся за сигаретой. Закурил.
Выпустил из ноздрей дым и сказал:
— Я сомневаюсь, что получу хоть одно заявление… до декабря. Такие вот дела. Зато сейчас есть мотив для убийств девчонок. И подозреваемые… которых больше, чем мне бы хотелось в этом деле иметь.
Юрий Фёдорович постучал по карману, куда убрал фотографии.
— И мы теперь точно знаем, что Терентьева умрёт не дома и не в гостях у подружки, — сказал он. — А это уже кое-что. Это, зятёк, уже совсем не «глухо».
* * *
Рано утром второго декабря (в воздухе пролетали редкие снежинки) «третья» группа собиралась около ступеней «Ленинского». Из всех групп, что отправлялись представлять Дворец спорта имени Владимира Ильича Ленина на городских соревнованиях по самбо, мы были самыми младшими. Потому до места соревнований нас сопровождал сам Денис Петрович Верховцев — тренер явился к «Ленинскому» точно в назначенный час, пересчитал нас по головам и повёл к автобусной остановке. Старшаки добирались до «Кировского» (Дворца спорта имени Сергея Мироновича Кирова) самостоятельно. А младшая группа в субботу выяснила, кто сильнейший — соревновались между собой, в «Ленинском».
Мы с Зоей вчера наблюдали за боями Паши Солнцева и Валеры Кругликова. Парни (как я и помнил), заняли «почётные» предпоследние места в своих весовых категориях. Мальчики расстроились. Но я объяснил им, что за три месяца тренировок им сложно было сравняться в мастерстве со спортсменами, что занимались борьбой уже второй или третий год. Говорил я это в том числе и для Каховской — чтобы та в своих мечтах спустилась с небес на землю. Девчонок на соревнованиях всегда было меньше, чем парней. Но и им, чтобы взобраться на пьедестал, следовало одолеть как минимум трёх соперниц. Я надеялся, что Зоя доберётся до боя с Зотовой; но сомневался, что Каховская уже теперь получит хотя бы бронзу.
На тех соревнованиях в своей весовой категории победил только Олег Васильев. Я запомнил это, потому что Лежик потом часто рассказывал: та золотая медаль изменила его жизнь, заставила Олега всерьёз заняться спортом и позабыть о «глупостях» (Верховцев исключал из своей группы «за связи с криминалом»). Кто-то из парней тогда в «Кировском» занял вторые и третьи места (из моей головы выветрились воспоминания, кто именно и какое место «взял», хотя тренер нам, малышам, и перечислял фамилии призёров). Помню только, что Лера Кравец той зимой осталась без медали: девчонок среди перечисленных тренером медалистов не было. Зотова и Каховская в тех соревнованиях участия не принимали.
Сегодня же с Верховцевым в «Кировский» ехала не только Кравец, а целое трио самбисток. Парни подшучивали над девчонками; призывали девочек ещё в автобусе договориться, кто и какое место займёт; говорили, что «в этот раз» все «девчачьи» медали уедут в «Ленинский». Лера и Света улыбались, бодро и язвительно отвечали на шутки мальчишек. А вот Каховская
