новому столику, куда уже пару раз садился капитан.
Синельников отрицательно мотнул головой. Он почему-то расхотел есть. Поэтому жестом показал Карлу, что ему нужно.
Через пятнадцать секунд в руке у него оказалась привычно гладкая на ощупь бутылка, и фужер с кубиками льда.
Бутылку и фужер Счинельников сунул в карманы кителя. И двинулся сразу в секцию транспортника Цэ-пятнадцать, где теперь располагались комнатки штатных девиц.
Постучал спокойно: громко и уверенно.
— Входи, Михаил. Ты же знаешь, что я тебя жду!
Он открыл действительно незапертую дверь, вошёл, дверь за собой запер. Мона…
Уже лежала на постели! Синельников проворчал, стараясь не выдать тоном, чего ему сейчас хочется больше всего: выпороть словно издевающуюся хозяйку якобы беззащитного тела не так, как он делал до этого — играючи, а так, как положено: от души!:
— Ах, ждё-ёшь? Скажите пожалуйста, какие мы стали умные и умудрённые опытом! С точностью до часа вычисляем момент, когда бравому капитану захочется расслабиться!
— Ну — так! Знаю, как тебя заинтриговать! А что: разве интрига и загадка в любой женщине — не главное для вас, крутых и самодостаточных парней?
— Наверное. Но, может, приступим сразу? Готов спорить, что из одежды на тебе там, под простынёй, только стыдливость!
Мона засмеялась: словно зазвенели хрустальные подвески на старинной люстре:
— Ах ты, проказник! Точно! Тоже научился: вычислил бедную девушку сходу! Ладно, приступай. Плётка и наручники — где всегда!
Синельников засопел. Вот ведь зар-раза! И правда: прочухала его!
Ладно, раз так — выпорет её просто чуть сильней обычного. Правда, компенсируя это более усиленным… Вот именно.
Через полчаса она снова открыла глаза. Поморгала. Вздохнула, томно потянулась.
Зар-раза-два! Заводит с полоборота!
— Хватит пялиться на меня, как кот на сметану. Расскажи лучше, чего вы там наметили с умным командованием. И когда нам наконец дадут новый корабль.
— Корабль в ближайшие полгода не дадут точно. Если вообще дадут. У командования сейчас, если можно так сказать, «кризис среднего возраста». То есть — они спешно переосмысливают и переделывают нашу основную военную доктрину, и кучу сопутствующих теоретических прибамбасов. На основе которых эта доктрина строилась.
А так — ничего принципиально нового. Транспортник, конечно, не так комфортабелен, — Мона фыркнула, но не возразила, — зато мы здесь старым контингентом. Только экипаж и техперсонал «Дуайта».
— Ну, это-то я знаю. Ты мне лучше расскажи, что мы — ну, вернее, вы! — планируете делать?
— Не знаю, Мона. Вероятней всего — ничего мы делать не будем. Удар по самолюбию был слишком силён. Теперь человечеству придётся заползти на какое-то время в свою конуру. Чтоб зализать раны. Моральные. И придумать что-то новенькое. Чтоб мы вновь могли лицом к лицу…
— Да ладно тебе! Хватит. Ты и сам не веришь, что наши придурки что-то реально действенное придумают.
— Верно. Пока не верю. Но в будущем…
Нельзя же вечно жить в тюрьме!
Пусть и размером с половину млечного пути!
— Точно. Нельзя. — в её глазах вдруг зажглись, но так же быстро погасли ослепительно яркие изумрудные искорки.
Но Синельников их не заметил, потому что уже повернулся к ней спиной, потянувшись за бутылкой текилы и стаканом, оставленных прямо на полу у постели.
