и приказал себе перед сном ноги вымыть. Тот ничего, вымыл, не поморщился. Еще и другим пример показал. Но в акциях был жесток и неумолим. Именно он, не моргнув глазом, застрелил двенадцатилетнего Иоську.
А дело было так. Рейснер придумал хитрый ход: их команда переодевалась в советскую форму, кто-то косил под партизан, нашивая красные полосы на шапки, Семченко в бескозырке вообще никаких подозрений не вызывал. Вот в таком виде, будто «лесные мстители», входили они в деревни, беседовали с местными, которые — чтобы не подозревали в сотрудничестве с оккупантами — охотно рассказывали «партизанам», как они помогают лесным бойцам, выносили поесть-попить, а дальше — дело техники. Так один мальчишка похвастался, что они с Иоськой скоро уйдут к партизанам, потому что у Иоськи уже есть винтовка, а он себе скоро добудет — и тогда подадутся в лес. «Партизаны» похвалили за патриотизм и готовность бить врага, попросили познакомить с боевым Иоськой и его винтовкой. И когда гордый мальчишка вынес оружие, то Семченко, не произнеся ни одного слова, застрелил его. Друг Иоськи страшно закричал и попытался убежать, но Семченко и его уложил. Потом пнул труп Иоськи, поднял злополучный винтарь и сказал:
— Я думал Иоська — еврей, а он просто деревня…
После этого что оставалось? Перебить тех, кто хвастался помощью партизанам, сжечь пару домов и произнести перед остальными селянами проникновенную речь о необходимости поддерживать новый порядок, а не бандитов.
Горчакова, конечно, это первое убийство ребенка покоробило, хотя он понимал, что больше с мальчишкой делать было нечего, а выпороть и отпустить — такого эффекта не произвело бы. Вот в тот вечер он и приказал матросику вымыть себе ноги. И тот вымыл. Горчаков сам удивился.
Контролер Богатяновки в очередной раз приказал встать лицом к стене, открыл дверь допросной, спросил: «Разрешите?» и завел Горчакова в каземат. Сам встал у выхода к стене.
— Горчаков Константин Прокопьевич? — спросил мужчина в штатском, сидящий за столом под маленьким окошком, густо забранным толстыми прутьями. Горчаков кивнул. — Садитесь!
Табурет был привинчен к полу. «Предусмотрительно!» — подумал Горчаков, хотя, наверное, находились отчаянные головушки, что пытались вырваться отсюда.
— Я следователь прокуратуры Зайденберг Аркадий Михайлович. Также при допросе будет присутствовать старший лейтенант госбезопасности Смирнов Николай Евгеньевич. Не возражаете?
Ага, сейчас он возразит, и этот старлей заплачет от обиды и покорно покинет допросную, как же. Горчаков помотал головой, мол, нет, не возражаю. Пошла стандартная процедура — фамилия-имя-отчество, год и место рождения, состав семьи, когда призвался в ряды РККА, при каких обстоятельствах попал в плен. Все это он заученно повторял, дело было привычное, его же уже допрашивали десять лет назад. Единственное, что настораживало на этот раз — это обращение «ваше сиятельство», про прозвище Князь в 1946 году ничего не знали, видно что-то новенькое раскопали. Но как? Впрочем, какая разница? Если они знают, что Князь — это он, то все. Все кончилось. Но как узнали-то? Откуда?
— Оказывается, Константин Прокопьевич, вы не были искренним с органами в 1946 году. Нехорошо. Вот тут вы пишете, — следователь Зайденберг водрузил на нос круглые очки, вытащил из папки какую-то бумагу и стал читать. — «В 1942 году на Волховском фронте попал в плен, был отправлен в лагерь военнопленных в Выру, Гатчинского района, а затем как агроном был отправлен на сельхозработы в Германию, на ферму бауэра[11] Дитера, где батрачил до мая 1945 года, когда был задержан американцами. В 1946 году был передан советским представителям для проверки». Так?
Горчаков кивнул, сглотнув.
— Что «так»? «Так» — это я показал, или «так» — так оно и было? — спросил следователь.
«Что ж ты, еврейская морда, из меня жилы тянешь?! Знаешь что — говори прямо, не мучай!», — хотел сказать Князь, но сдавленно просипел:
— Так — это я показал.
— А на самом деле, где вы были во время Великой Отечественной войны?
Горчаков молчал, глядел в сторону.
— Константин Прокопьевич, я не буду говорить вам стандартные фразы про «чистосердечное признание» которое облегчит вашу участь. Участь — гарантировать не могу, суд будет решать, а вот совесть — облегчит, тут я ручаюсь. Так что лучше вам все подробно рассказать о вашей деятельности в команде ГФП-500 и о тех преступлениях, которые вы и ваши подручные совершили…
— Разрешите мне? — улыбчивый старлей привстал со своего стула, подошел к столу и чуть ли не уселся на его задом, скрестив руки на груди кителя, где красовалась орденская планка («Когда наградить-то успели? — подумал Горчаков. — Молодой же еще. Или это за аресты родина благодарит?»). — Я с тобой, Князь, буду говорить прямо. Ты у нас последний, кто остался из вашей команды, остальных мы взяли. Всех. Как вы ни старались скрыться. Рассказать? — обернулся он к следователю, тот кивнул. — Значит, дружок твой, который тебе ноги мыл — ага, он нам и про это поведал, не удивляйся — Семченко Алексей Петрович, 1915 года рождения, был взят в городе Ачинске, где трудился ни много, ни мало — заместителем директора горно-обогатительного комбината! Продвинулся бравый матросик, забыв главную заповедь преступника — не высовываться, иначе спалишься. Вот он высунулся — и спалился. Курить будешь?
Он протянул Горчакову пачку «Беломора», взяв ее со стола следователя. Тот отрицательно помотал головой.
— Ну и правильно, здоровее будешь. Я тоже не курю. Так вот, второй твой подельник, Яблоков Николай Алексеевич, 1912 года рождения, до сдачи в плен — капитан, командир гаубичной батареи, тоже спалился на ударном труде. Вы там все такие стахановцы были, просто во всем: что насиловать и убивать, что работать на благо родины, понимаешь! Приезжаем его брать — а его карточка на доске почета красуется, одноглазый ударник коммунистического труда.
Глаз Яблокову выбил партизан, которого тот пытался задержать при облаве в лесу. Обложили тогда отряд Петрова, вернее, что от него осталось, загнали в комариное болото на Новгородчине, один партизан — судя по виду, из окруженцев, прибившихся к отряду — убегал, пытаясь скрыться в лесу. Тут-то бывший артиллерист и совершил роковую ошибку: хотел взять живым, понадеявшись на свою сытость и на партизанскую слабость. Догнал, повалил — и тут же получил зверский удар камнем в глаз. Солдатика, конечно, пристрелили, но и глаз спасти не удалось, вытек, пока довезли до госпиталя.
— В общем, старательные вы ребята конечно, — юморил старлей-гбшник. — И такие уверенные в себе, просто диву даешься! Пограничник ваш, Осенев, вроде бы притих, устроился грузчиком в магазине, жил бы себе и жил, если бы с двумя алкашами не поцапался… Психанул,
