Ему почему-то приснились довоенные учения по постановке вокруг «Победы» минного заграждения из «противоминных мин». По довоенной доктрине, броненосцы-рейдеры типа «Пересвет» должны были во время рейдов в океане при длительных стоянках окружать себя минными заграждениями для предотвращения атак вражеских миноносцев. Тогда, летом 1903 года, наблюдая за медленной постановкой мин с минных плотиков, Любинский никак не мог понять, какому идиоту вообще пришла в голову эта идея? Каждую ночь окружать себя такой завесой «Победа» не могла — просто не хватит мин. Выставить мины на подходе к вражескому порту тоже не получится — постановка каждой мины с минного плотика занимает с четверть часа, а болтаться всю ночь напролет у входа во враждебный порт… Да и мины старого образца воистину были «противоминами» — их хватало только на утопление миноносца, но никак для утопления корабля покрупнее. Альтернативой использованию «контрмин» была расчистка взрывами вражеского минного заграждения, но это на практике было абсолютно нереализуемо. Вот и таскала «Победа» полсотни тонн бесполезного взрывоопасного балласта в носовом минном погребе, хорошо хоть с началом войны его освободили… На этом месте Любинский вдруг рывком проснулся и бросился к столику. Через пять минут вычислений стало очевидно, что без нарушения дифферента корабля в носовой минный погреб можно взять с полсотни снарядов главного калибра вместе с полузарядами. Причем все это богатство будет храниться всего в десятке метров от носовой башни. Правда, элеваторами для подачи снарядов на верхнюю палубу данный погреб оборудован не был. Но уж если тали и даже якорный шпиль были способны обеспечить подъем мин весом в три центнера, то и более легкие снаряды им будут по силам. А что делать с кормовой башней… Придется ополовинить запасы патронов для противоминной артиллерии, их погреб как раз в корме. Если надо, то часть ящиков с патронами можно хранить и прямо у орудий, они не так подвержены детонации, как пороховые картузы. Наутро Руднев с Макаровым не только утвердили план Любинского к применению на «Победе», но предписали паре однотипных броненосцев принять дополнительные снаряды в погреба артиллерии противоминного калибра и хранения мин заграждения.
Сейчас на медленно отстающем от отряда Девы «Пересвете» во всю кипела работа по переноске снарядов и картузов. Каждый снаряд весил более двухсот килограммов, и таскать их приходилось на носилках, которые несли по четыре матроса. В кормовой башне проблема с нехваткой снарядов не стояла — одно из ее орудий вышло из строя от частой стрельбы. Поэтому матерящиеся матросы тащили в носовую башню снаряды как из носовых, так и из кормовых погребов. Увы, при первых же пристрелочных залпах японцев по броненосцу матросы по приказу старшего артиллерийского офицера выкинули за борт переносимые пороховые картузы. Защищенные всего лишь одним слоем ткани, мешки с кордитом могли взорваться от попадания любого раскаленного осколка. Рисковать взрывом, способным вымести с палубы все в радиусе пары десятков метров, было бы глупо, и переноска снарядов прекратилась.
При первом попадании «пересветовского» снаряда «Иосино» повезло. Единственной преградой, способной остановить русский десятидюймовый снаряд, на крейсере был скос бронепалубы толщиной аж в пять дюймов. И по закону подлости снаряду было угодно влететь именно в него, да еще и под углом, при котором рикошет был более вероятен, чем пробитие. Две затопленные угольные ямы накренили крейсер на пять градусов на левый борт. Но, к удивлению даже собственного командира, «Иосино» не снизил ход. Следующим, попавшим спустя десять минут, снарядом была снесена вторая труба, и на этот раз из-за падения тяги ход снизился до шестнадцати узлов. Японский крейсер уже не отрывался от «Пересвета», а с трудом мог поддерживать одну с ним скорость. «Иосино» начал медленно отставать от своих неповрежденных коллег. В момент открытия отрядом Девы огня по «Мономаху» командир носовой башни Николай Винк наконец-то добился полноценного попадания в увертливого японца. Болванка главного калибра русского «витязя» проломила бронепалубу и взорвалась во втором котельном отделении японской «собачки». С покореженными паропроводами, свистя кубометрами стравливаемого в атмосферу пара, избиваемый корабль мгновенно сбросил ход до десяти узлов. После переключения паропроводов и изоляции изрешеченных котлов кормового отделения мехи обещали снова дать пятнадцать узлов, но на это требовалось время. Не менее пятнадцать минут, хотя в мирное время с подобной операцией провозились бы с полчаса. Под угрозой расстрела в упор десятидюймовыми снарядами командир «Иосино» Саеки вынужден был уйти вправо, в надежде, что «Пересвет» пойдет за угрожающими транспортам «Кассаги» и «Читосе». К моменту отворота «Иосино» вместе с парой впереди идущих крейсеров уже открыл огонь по пытающемуся прикрыть своим корпусом транспортники «Мономаху».
Командир старого крейсера, каперанг Владимир Александрович Попов, готовился к смерти. Как своей, так и своего корабля. Сейчас он находил несколько ироничным тот факт, что в этот выход в море его старый крейсер Руднев с Макаровым вообще брать не планировали. Его устаревшему крейсеру, последнему представителю эпохи броненосных пароходов-фрегатов не было места в боевых порядках современного Русского Тихоокеанского флота. Он был лишним как в колонне современных крейсеров Руднева, где его пятнадцать узлов сковывали бы всю четверку новых быстроходных кораблей, так и в колонне старых броненосцев. Там-то его скорость была вполне адекватна, а многочисленная артиллерия среднего калибра могла бы скомпенсировать почти полное отсутствие таковой на «Сисое» и неудачные башни среднего калибра «Полтавы», но… Когда он в третий раз пришел к Рудневу с предложением поставить его броненосный крейсер в линию к «старикам», тот устало посмотрел ему в глаза и задал один вопрос: «Сколько попаданий двенадцатидюймовых снарядов может пережить „Мономах“?» После неловкой паузы, во время которой адмирал и командир молча бодались взглядами, первым сдался Попов:
— Одно, если сильно повезет два. Но зато средний калибр мой «старик» может держать как бы не лучше вашего «Варяга». Затопления от каждого попадания мне не грозят, полный пояс по ватерлинии от носа до кормы толщиной до шести дюймов, — мгновенно перешел в контратаку Попов.
— Этому поясу еще бы скос бронепалубы и корабль, способный дать узлов двадцать, тогда и я бы на него точно «Варяг» променял. Хотя стойкость вашей сталежелезной брони на уровне трех дюймов Круппа, но японские снаряды держать и правда будет… Но главный калибр японцев ее прошьет, как лист бумаги, а в линейном бою вас расстреливать будут именно из него. Не могу я, Владимир Александрович, брать грех на душу и ставить вас в линию к броненосцам. Это было бы бессмысленным убийством пяти сотен человек, у вас ведь столько душ в экипаже? Ради чего их подставлять под расстрел броненосцев Того, ради десяти минут отвлечения огня на старый крейсер? Или ради полудюжины почти безвредных для японских броненосцев шестидюймовых снарядов, что ваши комендоры успеют всадить в их пояса до тех пор, пока они не разозлятся на вас всерьез?
— Нет, Всеволод Федорович, ради того, чтобы четверть века проходивший по всем океанам крейсер не пошел на металлолом, ни разу не выстрелив по врагу. Мы шли с Балтики вокруг света на кое-как отремонтированном корабле не для того, чтобы охранять рейд Порт-Артура, пока остальные корабли будут за нас воевать. Неужели «Мономах» такая обуза, что его совершенно некуда применить в генеральном сражении?
