Тогда же в саду был сорван один единственный цветок.
И тогда начался их безумный роман.
Встречам никто не препятствовал (опуская мой вечно недовольный взгляд и кислое лицо), а они сбегали в ночи и не возвращались по несколько дней. Стелла ни разу (до одного, памятного – о нём будет позже – дня) не ступала на территорию Монастыря, а потому я не ведаю, где пропадали до одури влюблённые молодые.
Но они были счастливы. Я способен то признать, хоть и не принял Хозяина Монастыря в дом Солнца.
Они любили друг друга.
Любили так, как любят на старом наречии.
– Можно ли мне выйти в город? – вопрошает стройный голос девочки подле кресла. Вопрос не прост, как не проста она. Меняет фокус внимания и начинает тем особую игру.
– Только со мной, – отвечаю я и откладываю книгу, которую даже не читал.
– В городе ты не бываешь.
– В этом и дело.
– Ладно! – соглашается так легко и взглядом ласкает книгу, скреплённую в моих руках. Не унимается: – Что делаешь?
– Как видишь.
Луна подбирается и, всё так же сидя у ног, перенимает книжицу. Взглядом врезается в танцующие строки на обложке и аккуратно спрашивает разрешения:
– Хочешь прочту…?
– Могу и сам, – улыбаюсь в ответ. Опережая нашу игру, добавляю: – В чтении – то и удовольствие.
Луна смеётся непониманию и добавляет, что читать она будет по-особенному: медленно и с ошибками, однако старательно и пылко.
– А, ты только учишься… – Я улыбаюсь ещё шире. – Тогда читай же, солнце.
На обращение она задирает свою головку и припаивается глазами к глазам.
– Прости, если считаешь, то лишним, – пытаюсь сгладить её непонимание. – Но ты, Луна, часть дома Солнца. Часть Бога Солнца и светом своим озаряешь лишь его. Достаточно оснований?
Девочка с задором принимает сказанное и с ещё большим энтузиазмом принимается за чтение. Так начинаются наши уроки. Сначала она показывает известные ей слоги и слова, затем смиряется с их составными – буквами – и знакомится с разницей в их произношении – звуками. Вместе с тем она обучается старому наречию (схожесть с общим языком очевидна, но различия всё же есть и их не получается игнорировать). Луна, бывает, цепляется за какое-нибудь слово из старого наречия и вертит его со смехом на гнусавом современном языке; что за детский пыл приходится в ней усмирять?
Однако я замечаю: резиденция наполняется смехом, наполняются смехом дом и улица, наполняются смехом комнаты и библиотека; даже серьёзные стеллажи с сотнями фолиантов смеются с молодой женой. Смех гуляет по коридорам, спальням и залам, заглядывает в сад и опоясывает веранду. Дом Солнца оживает. Клан Солнца оттаивает после многолетнего сна и траура. Солнце взошло на небосвод благодаря разгуливающей по его землям Луне.
С кухни раздается едва слышимый звон от объятий двух бокалов. Узнаю их. Спустя секунду в гостиную вплывает нимфа – загадочная, увлекающая, тёмная сторона Луны. Девочка склоняется к креслу, намеренно бедром прижигая излюбленный подлокотник (я вижу дразнящие сквозь ткань линии её похорошевшего тела), и протягивает мне один из бокалов.
– Я решила, ты не прочь отдохнуть, – щебечет домашняя птичка.
– Самое время, – отвечаю я и позволяю себе пригубить. – Прекрасное вино, Луна! Хвалю за выбор.
Она знает, что всё вино таково, однако от любезности сбежать не может.
– Могу сказать то же самое, – ласково улыбается девочка. – Хвалю за выбор.
Мы договорились понемногу разорять домашние припасы. Раз в неделю или раз в несколько дней – по настроению. И, конечно, пришлось обозначить тайник в глобусе.
Спешу напеть:
– Знаешь ли ты, Луна, что на свете всего три неких объекта, с годами набирающих сочность, изящество и потребность?
– Что же это? – лепечет девочка и следом предполагает упомянутый напиток.
– Вино, книги и женщины, – соглашаюсь я.
Она жеманно дёргает плечиками и аккуратно смеётся. Аккуратно – пытаясь не нарушить обольстительности.
– Хватит сводить с ума, – предупреждаю я и отпиваю следом. – Возвращаясь к теме…и то, и то вбирает в себя силу, красоту и мудрость.
– Если с книгами и женщинами всё понятно, то как же мудрости может набраться напиток?
– А, думаешь, от чего он горчит? – улыбаюсь я и откладываю мешающие нашему общению сочинения.
Девушка
– Мне следует отлучиться по работе. Решить кое-какие дела…
Это я слышу за завтраком. И немедля отвечаю:
– Ну раз так…даю свою милость.
– Милость? – шутливо возмущается Гелиос. – Из какого словаря ты это вытащила, дорогая жена?
– Из твоего словаря, дорогой муж.
И Гелиос наблюдает за пытливым взглядом и нагло отправляющейся в рот ложкой мёда.
– Дерзишь? – уточняет.
– Если так угодно.
Желает смутить, то очевидно. Перепрыгивает с темы и что-то спрашивает. Я не понимаю что. Не слышу. Просто потому, что в миг этот он склоняется ко мне и, кончиком своего языка коснувшись пальца, касается им моих губ.
– Немного мёда, ты запачкалась, – говорит Гелиос растерянному лицу, а сам не спускает пальца; ведёт им ещё и растирает сладость. А следом закладывает себе в рот и причмокивает. – В самом деле мёд.
Блаженно вздыхает.
Что это было?
Мне хочется уйти сквозь землю. В этот же миг – припасть к Богу Солнца. Что он наделал? Этим своим незамысловатым жестом, идущим вне контекста и с каким-то безумным подтекстом.
– Нравится? – спрашиваю я.
Напористо. Хотя ситуацию не контролирую и едва соображаю.
– Ещё бы не нравилось, – говорит Гелиос. – Мы же про мёд?
– А про что ещё?
Я погружаю пальцы – безумие – в полную чашу и, растягивая липкое золото по столу, подношу их к лицу Бога Солнца, после чего велю угощаться. Он соглашается горящими от удовольствия и волнения глазами и сцепляет мои пальцы у себя на языке.
Сладко.
– Сладко, – говорит он, облизываясь. И учит: – Смотри, как надо.
Берёт меня за руку и, прижимая указательный палец к среднему, велит медленно погрузить их в чашу.
– Держи дольше, не топи так глубоко.
Чувствую, что наливаюсь краской.
Поднимает мою руку и вновь слизывает мёд. Подбородком ловит золотые нити и ни капли не теряет.
– Мы запачкали стол, – говорю я, дабы сместить центр беседы.
Не выходит.
– Ну, во-первых, ты запачкала: я, как видишь, всегда всё делаю чисто и аккуратно, – парирует Гелиос. – А, во-вторых, нестрашно: если нам понравилось и было вкусно, последствия того можно прибрать.
