же.
— Да. Это точно. И весьма настойчивый, надо сказать. Не замолкает, вон, ни на секунду.
— Что говорит? — улыбнулась Агата.
— Тебя требует.
— Меня?
— Ну да. Руководство. А ты у нас кто? — Агата тяжело вздохнула. — Вот именно! Поговоришь? Если ему верить, случай там и впрямь особенный. Девочка была похищена.
— Такое разве бывает?
В кино — да. Но в жизни? Что значит — похищена? Агата недоверчиво свела брови в одну линию. У этого недоверия была вполне конкретная причина. Их благотворительный фонд имел отличную репутацию и, возможно, самые лучшие показатели социализации детей и взрослых с РАС. Поэтому за право стать подопечными фонда среди родителей шла нешуточная борьба. И далеко не всегда эта борьба была честной.
— Звучит очень убедительно. Так что? Он говорит, что готов сделать фонду крупное пожертвование, — перешла на громкий шёпот Лизавета Львовна.
— Обещать — не значит жениться, — вздохнула Агата и нерешительно закусила губу. В ситуации, когда на счету была каждая копейка, отказываться от новых потенциальных спонсоров было, наверное, неправильно.
— Так что мне ему сказать?
— Пусть подходят сегодня… Часа через два смогут?
Лизавета Львовна оставила динамик в покое и повторила вопрос Агаты:
— Директор фонда готов с вами встретиться сегодня в семнадцать часов. Вы сможете подъехать? Да-да, девочку тоже берите с собой. Мы покажем её нашим специалистам. Записывайте адрес.
Лизавета Львовна продиктовала адрес и попрощалась.
— Сказал, подъедут.
— Вот и хорошо. Внесу в расписание, чтобы не забыть, — под пристальным взглядом помощницы Агата хотела было вернуться в свой кабинет, но задержалась в дверях. Обычно она радовалась, когда выпадал шанс задержаться в офисе чуть подольше, — дома наедине со своими мыслями было совсем уж невыносимо. Но сегодня… сегодня она чувствовала себя настолько разбитой, что не знала, как вообще доживёт до вечера.
— Агаточка, милая, ты нормально себя чувствуешь?
Агата обернулась к Лизавете Львовне.
— Да. Конечно. Немного не по себе из-за переезда родителей.
— Это ужасно. Какая трагедия, что мы лишаемся таких людей. Ну а ты? Никуда не собираешься?
— Я? — удивилась Агата.
— Ты прости меня, деточка, может, это не моё дело, я никого осуждать не намерена, но в коллективе все очень переживают. Боятся за своё будущее, за будущее фонда, если ты его бросишь. И родители наши очень волнуются. Прямо только и разговоров — уйдёшь ты или не уйдёшь.
— Вот как? Хороший же я руководитель, если об этом ни сном ни духом!
— Лучший! Даже не сомневайся. Просто сейчас столько всего свалилось, что они на тебя даже дунуть боятся. Это я вот в глаза лезу. Ты уж не обижайся на старуху.
— Ну что вы? Глупости какие. Успокойте коллектив, сообщите, что никто никуда не едет. И фонд продолжит свою работу, даже если мне придётся…
Не найдя слов, Агата пожала плечами. Даже если ей придётся умолять о его финансировании на коленях?..
— Вот и славно! Вот и хорошо.
Агата вымученно улыбнулась, ставя точку в их разговоре, и вернулась к себе. Усталость неподъёмной тяжестью давила на плечи, она осела на стул, чувствуя, как опускаются будто свинцом налитые веки, и сон обнимает её так некстати. Вчера она впервые за более чем два месяца взялась за фотоаппарат. Снимала детей и взрослых, подопечных фонда. Щёлкая затвором снова и снова, запечатлевала в вечности секунды их жизни. А потом, уже дома, она очень долго, часов до трёх, просматривала отснятые материалы, играла с ними в редакторе в попытке довести до совершенства. Потому и не выспалась.
Агата опустила голову на стол и задремала. Проснулась, когда солнце сместилось за крышу дома напротив и уже не слепило так. Встряхнулась. Отругала себя, что дрыхнет, когда у неё полным-полно дел. Впрочем, до встречи с настойчивым папашей оставалось по меньшей мере минут сорок, и Агата как раз успевала заскочить в бухгалтерию, чтобы завизировать документы. Прежде чем выйти, она прихватила с собой и свой «Кэнон». Раз желание фотографировать к ней вернулось, нельзя было его игнорировать.
Справившись с делами и поболтав немного с Мариной, Агата прошлась по коридорам в поисках вдохновения. Она занималась социальной фотографией, и на хороший снимок её могло вдохновить всё что угодно. А хоть бы и девочка, что смирно сидела на маленьком стульчике у кабинета психолога и безучастно смотрела в окно.
Агата стала намеренно ступать чуть тяжелее, чтобы та её услышала и не испугалась. Покрутила объектив, отрегулировав фокус. Щёлкнула.
— Привет. Я — Агата. А это мой фотоаппарат, — сказала она, опускаясь перед девочкой на колени. Зона общения имела немаловажное значение в коммуникации с особенными детьми. Глупо было ожидать, что девочка откликнулась бы, если бы её позвали издали. А так она чуть повела светленькой головой и… о господи! А ведь Агата однажды уже видела эту малышку. На фото в телефоне Ильи. В груди и в горле горело, будто она пережрала пиццы с халапеньо. Агата сглотнула, давая себе команду: «Ну же, скажи хоть что-нибудь, скажи! Ты должна. У тебя получится!». — Ничего, что я тебя щёлкнула? Я — фотограф. Если хочешь, могу подарить тебе это фото. Ты знаешь, что очень хорошенькая?
Одно лицо с папой, который, судя по всему, где-то здесь. Или... или нет? Или он всё-таки улетел? Агата не смогла бы ответить, что её страшит больше. Её бросало из жара в холод. Из холода в жар. А девочка, ничего подобного не замечая, всё так же безучастно смотрела в окно.
Вдох, выдох. Нужно просто успокоиться. Агата как раз пыталась взять под контроль чувства, когда дверь в кабинет психолога открылась, являя Стужина собственной персоной и сводя на нет все её старания. Сердце в груди загрохотало так, словно оно гоняло не кровь, а густую-густую смолу. Камера в руках дрогнула…
— А вот и наша Агата Отаровна. Агат, это Стужин Илья Валерьевич. Елизавета Львовна сказала, что у вас встреча, но мы решили пообщаться прежде, чтобы уж знать о чём.
— Спасибо, Алис. А с Ильёй мы, оказывается, знакомы. Привет.
Каким чудом она встала, не пошатнувшись? Каким чудом сделала три шага навстречу и даже нашла в
