бульбу так сыру едять.
Ну, а картошкой, сами небось знаете, занимаются только четыре раза за сезон: посадили, пропололи, окучили, выкопали. Правда, была еще свиноферма, вот ее-то немцы опекали вовсю, даже расширили больше чем вдвое. Любили свининку, гады. Вот только получилось так, что после бегства немцев и нескольких дней полного безвластия народ свиней с фермы разобрал по домам, кому-то оборотистому досталось аж три, а уж по две – всякому (Деменчук говорил мне как-то: когда будут в скором времени воссоздавать настоящий колхоз, решено в политических целях всех свиней у народа назад не забирать, по одной на каждый двор оставить).
Болтали мы так, болтали (больше Катря болтала, а я больше слушал да на ее расспросы отвечал), а потом оба поняли, что темы для разговора стали подысчерпываться. А там и вовсе замолчали, так что я не спеша выкурил папироску. И тут Катря сказала:
– Отчаянный ты парень, Рыгор. Мало того, что рыбы наловил, так еще и при Алесе, сам рассказывал за столом, поблизости в речке плававшей. Или ты, может, знаешь что?
– Да ничего я такого не знаю, – сказал я, прекрасно поняв ее вопрос (у нас в Сибири, сами знаете, в каких случаях так говорят). – А что, при Алесе рыбу ловить нельзя? Что, она всякую животину, и рыбу тоже, любит и в обиду не дает? Вы, я уже знаю, даже речку перекрестили в Алесину. Сколько она меня видела, не показала, что ее мое занятие обижает или злит…
– Да не в том дело…
– А в чем? – живо спросил я, усмотрев шанс разгадать не дававшую покоя загадку. – Катрусь, раз уж начала, давай до конца. Что с рыбалкой не так? Ведь никто из ваших рыбу не ловит, и не купается, и лодку на реке не держит. Первый раз вижу, чтобы так обстояло с деревней, близ которой речка течет – рыбная притом, и для купания подходящая, и для плаванья на лодках… Ну, Катрусь?
Она колебалась – я видел в тусклом свете коптилки, наконец все же решилась:
– Понимаешь, Рыгор… Речка наша – дурное место. Вот тебе и весь сказ. Если понимаешь, конечно…
– Понимаю, – сказал я уверенно.
В самом деле, и по эту сторону Урала, и у нас в Сибири доводилось слышать о местах, которые местные считают дурными, опасаются и обходят десятой дорогой. Там, откуда я родом, таких мест и близко не было. И места таковые, я уверен – сплошное суеверие, оставшееся со старых времен, дедовы-прадедовы побасенки. А в страшные россказни, ходившие вокруг таких мест, я как-то не особенно и верил – ни разу не попадалось рассказчика, достойного доверия. Бабьи сказки, и всё тут, байки, какими деревенские любят припугивать городских. Я и сам в школе, в райцентре, в старших классах каких только баек не плел одноклассникам, особенно девчонкам, прямо намекая, что иным случаям сам был натуральным очевидцем (райцентр, где я последние два года проучился в школе-интернате, стоял посреди большого безлесья, а наша деревня, отстоявшая километров на восемьдесят, – на окраине таежного массива). И ведь некоторые всерьез верили!
Я даже ощутил легкое разочарование оттого, что загадка разрешилась так просто – очередное «дурное место», изволите ли видеть. Даже и скучно чуточку. И тут же спохватился, ухватившись за явную несообразность.
– Постой, Катрусь, – сказал я. – Что-то тут концы с концами не сходятся. Ладно, река – дурное место. Бывают такие, наслышан (не стал добавлять, что сам я в них не верю). – Но рыбку-то ты сегодня уплетала за обе щеки и ушицу нахваливала… Нескладушки получаются, как хочешь.
– Ох, Рыгор… – вздохнула Катря и продолжала тоном взрослой женщины, удрученной непонятливостью карапуза-несмышленыша: – Это ж две разные справы[8] – река и рыба. Река – одна, а рыба – совсем другая справа. Вы – люди здесь чужие, военные, сегодня здесь, а завтра за тридесять земель. Для вас рыбалка, смотришь, и обойдется. И ведь обошлась же…
