И только теперь пришел черед Инглин. Она встретила мужа, как и полагается жене — с чашей крепкого свежего эля и улыбкой на устах.
— Рада, что боги вернули мне тебя невредимым, мой муж. Снова. И надеюсь, что так будет еще не раз, — сказала она то же, что говорила всегда.
Он принял чашу и сделал несколько больших глотков. И наконец, обнял ее. Но не с привычным смехом. Не сжал так крепко, что она начинала ворчать, не закружил вокруг себя, а едва коснувшись. Не искал ее губ, а едва коснулся виска, скользнув по нему холодным поцелуем. И у Инглин опять заворочалось внутри дурное предчувствие. Хотя может он просто еще горюет о Снорри? Мужчины не выливают горе слезами, подобно женщинам. Хоть и не каждая женщина станет лить слезы, если ее родила холодная северная земля.
— Был ли твой поход удачным? — спросила она, повернувшись к кораблю. — Я вижу только три рабыни…
— Две, — буркнул Хальвдан и тут же улыбнулся. — Берта вельва. Она славно помогла нам во Фракии и я не мог отказать ей, когда она выказала желание отправиться с нами. Но вместо рабов я привез много серебра и золота. Тебе понравится.
И Инглин окончательно потеряла интерес к рабам и даже вельве, когда сундуки и мешки с добром один за другим стали спускать на берег. В этот раз и правда была необычно большая добыча.
А после мужчины вытащили и почистили от ракушника корабль, пока женщины накрывали столы и раскупоривали бочки с элем.
Маргрэту забрали с остальной добычей в дом хевдинга, чтобы потом решить ее судьбу. А Лиз Эрик передал матери, не доверив жене.
Берту же, как почетную гостью забрала в дом Хальвдана его мать. И она шла следом за высокой женщиной тех годов, когда красота ее еще не увяла совсем, но голову покрыла седина. А все же сложно было сказать годы это или долгое ожидание на берегу моря, посеребрили ее волосы.
И Берта шла. Шаг за шагом. И шаги ее глухо отзывались эхом в пустой груди. Как так вышло, что ее сердце вырвал тот, кому оно и не нужно было? В ее глазах темнело, когда вспоминала, как Хальвдан подхватывал ребенка на руки. Как гладил по голове другого. Как обнимал ее. Женщину с волосами, подобными языкам пламени и лицом вечно юной Иидун.
— Ты ведь не думала, что Любимец Богов не обзавелся спутницей? — спросил, щурясь, Бьерн.
А Берте показалось в этот миг, что она умерла. Что осталось стоять на пристани ее тело, а сама она снова в инеистых туманах. И сама Хель насмехается над ней. Она знала. Тогда… И сейчас доносился до оглохшей Берты ее сухой трескучих смех, словно через толщу воды.
Кормчий говорил еще что-то о том, что нити сплетенные норнами причудливы и путаны и никто не знает, как повернется их жизнь. А Берта видела только женщину, красивую настолько, что казалась светлым альвом.
И все же она делала шаг за шагом. Ступая за женщинами из селения, что даже не спросили ее имени. Переступала порог дома. Принимала чашу с горьким элем и хлеб, что принесли расторопные рабыни.
— Ты понимаешь нашу речь? — спросила старшая их женщин. И Берта кивнула.
— Ты ведь Берта? Называй меня Ансвит, я мать Хальвдана. А это моя дочь Астрид, мать Снорри, — на имени внука ее голос охрип и сорвался, но спустя несколько ударов сердца снова заговорила ровно. — Я хочу услышать о походе от тебя, а не от этих хвастливых вечно пьяных драчунов.
А Берте ничего не оставалось, как просто кивнуть. Собственное несчастье казалось таким мелким по сравнению с горем женщины, что потеряла сына. Но она не собиралась лезть к ней со своей жалостью. Она уже знала, что ее не поймут. А потому просто не знала, куда себя деть. И едва Астрид, забрав кружку с недопитым элем из рук Берты, ушла к другим женщинам, даже облегченно вздохнула.
— Вечером будет пир в честь возвращения мужчин. И тебе лучше бы отмыться и переодеться, — сказала Ансвит спустя какое-то время.
И пусть Берте хотелось забиться в угол и спрятаться от всего мира, упиваясь своей болью, она не смела отказать хозяйке.
— Спасибо, Ансвит.
— Я слышала, что Хельги жрец предсказал Хальвдану большую добычу и славу, а так же помощь богов, пока ты будешь с ним рядом, — сказала она и Берта снова задохнулась от боли обиды. Знать бы раньше, перерезала бы себе горло, лишь бы не видеть его больше никогда. — А потому благодарить тебя должна я.
На этот раз у девушки не было сил даже на то, чтобы просто кивнуть.
— Тебе плохо?
— Не привыкла к долгим походам по владениям Ньерда и Эгира, — сдавленно сказала Бертрада.
Ансвит еще какое-то время смотрела на побледневшую Берту, но после кивнула и велела рабыням греть воду.
— Мы смоем твою усталость. И горечь с твоего сердца, — пообещала она.
Но Берта уже не верила, что это когда-то покинет ее. Казалось, что до сердца все же добрались стылые туманы Хель. И теперь в груди ее был кусок холодного льда.
ГЛАВА 28. Пир
Нет больше счастья для женщины, чем возвращение мужа или сына домой. Нет больше радости, чем обнять отца или брата, что вернулся целым и невредимым из долгого похода. Нет лучше способа, чем принести жертву великим богам, чтобы выразить их. Чтобы отблагодарить богов за то, что ни сталь, ни жалящая стрела не оборвали нить жизни дорогого человека.
Ансвит, мать и старшая женщина рода, наряженная в лучшие одежды, стояла на возвышении в кругу всех жителей селения. На празднестве не было места только рабам, но и они издали наблюдали за действом. Только Лиз стояла позади Рагны, жены Эрика потому, что носила во чреве своем ребенка великого воина. На том же возвышении был привязан огромных размеров черный бык. И Берта не могла отвести глаз от животного, казавшегося еще большим от множества факелов, танцующих в ночной темноте и искрами пробегающим по его сытым бокам. От его налитых кровью глаз и раздутых ноздрей.
Ансвит не говорила долгих речей. Но те слова, о благодарности ассам и ваннам, слышали и люди и боги. Ее голос был сильным и проникал в сердце каждого присутствующего. А площадь огласилась радостным криком, когда она одним ловким движением перерезала горло огромному черному быку и кровь его по длинным желобам потекла в подставленные деревянные чаши, а небо отозвалось глухим рокотом грома.
— Боги приняли нашу жертву, — сказала она и опустила руки в еще горячую кровь.
После ею окропили всех, кто в это время был на площади. А мужчины освежевали и разделали тушу жертвенного животного, чтобы она стала угощением на пиру.
— Так ты и есть та самая вельва? — спросила Инглин.
Берта не могла сказать, когда она подошла. Жена Хальвдана умела ступать неслышно, невзирая на множество серебра и золота на ее одеждах. Вблизи она казалась еще красивей, что заставляло почувствовать собственную ущербность и неказистость. И даже капли свернувшейся крови на лице не портили ее. И пусть Берту так же одели в длинную рубаху, крашенного в красный сукна, и сарафан, чуть темнее цветом, рядом с этой высокой красавицей она чувствовала себя нищенкой. Пусть на поясе ее был пояс из золота, а волосы украсили золотыми колечками, она казалась самой себе худшей рабыней. И это чувство отдавало горечью на языке, которую не мог смыть ни эль, ни колючий сидр, ни даже привезенное из ее родной Фракии вино.
