улыбнулась вымыслам Латы по поводу воровства Эли и тому, что Эля сняла где-то в аренду сарайчик для сокрытия уворованного. Каким образом могла бы Эля так незаметно воровать? Да ещё столько, чтобы набивать какие-то, вымышленные Латой, сарайчики. Мать Эли была нечиста на руку всегда, но Эля — нет!
Устав от непосильных раздумий, она уже жалела, что не сможет отдохнуть в одиночестве. Когда она вернулась, Рудольф глубоко спал. Он даже не шевелился, и дыхание было тихим неслышным. Нэя какое-то время любовалась его высоким лбом, лицом, могучей грудью, раскинутыми руками. Перед влюблённой без шанса выздороветь Нэей спал звёздный полубог. Какая тут ещё Лата? Где ум у этой женщины, где её здравый смысл? На кого, вообще-то, она посмела направить свой вожделеющий взгляд? Вспотеть своими похотливыми телесами? Мысль о безумии Латы, о так называемом «расщеплении психики» стала очевидностью. Нэя помчалась в душ, омывая себя от тёмного воздействия Латы, тщательно стирая следы от прикосновений к её коже во время примерки платья, как от прикосновений к опасному ядовитому пресмыкающемуся. Став лёгкой, посвежевшей, Нэя встала на колени у своей постели и улавливала его дыхание, его инопланетные сны. Совершенно счастливая, она легла рядом, уткнувшись в его спину, вдыхая его нездешний запах, ставший ей родным, и предвкушая утреннюю радость совместного пробуждения.
Отрадные ночные разговоры и….
— Как же он красив…
— Да уж, красавчик, — хмыкнул он. — Атрибут чудища… как ты когда-то сказала…
— Я не могла такое говорить!
— Да я не обиделся ничуть. Это же было невольное проявление твоего восхищения. Думаешь, я того не понял? Но ты очень уж боялась, что я учую все твои тайные желания. Ты же еле на ногах держалась… Главное же, не красота…
— А что?
— Твёрдость. Качество. Сила.
— А у женщины что главное?
— Обволакивающая нежность. Отзывчивость. Соразмерность.
— Так это всё не самое главное.
— А что же тогда?
— Гармония. Любовь. Ты любишь меня также сильно, как тогда, у реки…
— Ну… Разве я тогда любил? Плоть любви создаёт время, как и для всякой живой сущности.
— Но оно же и разрушает любовь, — возразила она.
— У кого как. У меня лишь наращивает её мощь. Я желаю тебя сильнее именно сейчас, чем когда-то. Истончается от времени лишь некачественная подделка. Проще, иллюзия. Для любви же каждый очередной день, — ну и ночь, само собой, — есть её возрастание, усиление.
— А старение? — спросила она. — Оно же неизбежно…
— В этом смысле любовь не подвластна неумолимому закону времени.
— Ты говоришь как… — она замолчала.
— Кто? Договаривай.
— Как Тон-Ат.
— Выходит, я стал мудрецом. Выходит, я старею.
Глава четырнадцатая. «… И тайные страхи, сокрытые во мраке».
— Я боюсь огромности своего счастья. Оно слишком неправдоподобное, чтобы быть длительным. Тем более пожизненным…
По закону любовной игры она ждала его страстных заверений в вечной нерушимости снизошедшей на них гармонии, но их не прозвучало.
— Откуда твой пессимизм? — спросил он. — В чём его причина? Разве наши сеансы насыщенного секса ослабели? Напротив, они усилились с тех пор, как я втащил тебя в машину…
— Ты всё не можешь забыть ту машину…
— Ещё бы забыть! Из меня в тот раз чуть душа не вылетела.
— Но это могло быть из-за того, что ты перед этим слишком долго жил как монах. Ты же после Гелии никого не любил? Это правда?
— Почему для тебя это важно? Тебя же не было рядом.
— Тебе же почему-то не даёт покоя Тон-Ат. Тебя же не было рядом…
— Он похитил тебя у меня.
— Тогда расскажи, кем была та девушка, с которой ты и Чапос гуляли по берегу реки в ту праздничную ночь в честь Матери Воды?
— Это к Чапосу вопросы, а не ко мне. Но лучше и ему не стоит задавать такой вопрос при встрече. Участь той девушки оказалась трагичной…
— Из-за Чапоса?
— Скорее, из-за Олега.
— Олег? Он был её возлюбленным?
— Он был её похитителем, а также нарушителем строжайших правил. Он поселил её на режимном объекте, а когда её удалили, то… — и он замолчал.
— Что?
— Её убили дружки по прошлой жизни.
— Так вот почему Олег ненавидит меня. И тебя…
— Тебя-то за что?
— За то. Ты же не соблюдаешь правил, а я живу на режимном объекте. Нам можно, а ему нет?
— Да! Мне можно! А ему нет! Он земной преступник. И повторно стал преступником уже здесь. Он рецидивист. И по нашим законам, здешним, а не земным, я обязан был уничтожить его! А я дал ему отсрочку. Пусть на Земле с ним разбираются.
— Как? Здесь у вас настолько жестокие законы? Для преступников…
— А как бы ты хотела? Чтобы вдребезги разнесли весь этот уникальный и невероятно сложный, но и очень уязвимый объект? Такие вот недоумки? Как Олег и ему подобные…
— Тебе приходилось уничтожать и своих тоже?
— Нет! И почему тоже?
— Сам же говорил о войне в горах… — испугалась она, но коли уж развернулся разговор в такую сторону, деваться было некуда.
— Прежде, до меня, такое было. При мне — нет!
— Поэтому Олег такой сумрачный…
— Он в умственном смысле сумрачный, а возможно, и всегда таким был. Сюда других не ссылают. Другие мои парни, кто на добровольной основе, в меньшинстве.
— А тебя… тоже сослали?
— Нет! Я был отправлен в краткосрочную командировку. Я остался тут добровольно.
— Из-за Гелии?
— Из-за дочери.
Она завздыхала, завозилась, сделала вид, что хочет спать и повернулась к нему спиной.
— И ещё… из-за тебя тоже.
Она повернулась и обхватила его, уткнулась носом в шею возле, — опять колючего! — подбородка.
— Ты дар Богов Паралеи, — сказал он. — А дарами Богов пренебрегать нельзя.
— Но ведь… — она поёжилась от внезапной волны холода, непонятно откуда возникшей, и натянула на себя плед, перетащив его на себя почти весь. Завернулась как гусеница в лист, в то время как он, распластавшись, явно изнывал от ночной духоты.
— Чёрный Владыка хотел взять меня себе, но мама не отдала меня в жрицы Матери Воды… — не надо было об этом и упоминать, но тут уж… женщины очень часто страдают спонтанной расторможенностью речевых центров коры головного мозга, как, наверное, сказал бы доктор Франк.
— Выходит, он вынужден был смириться перед волей более мощных своих коллег, — пошутил он.
— Ты думаешь, он смирился?
— Конечно. Ты же не стала жрицей. Но ведь я и в этом случае, окажись ты жрицей, вырвал бы тебя из его власти. Нашёл бы и утащил.
— И не стал бы ревновать меня к Чёрному Владыке? Ведь к Тон-Ату ревнуешь до сих пор…
— Ревную? Нет. Злился отчасти. Он
