Я понимал, что Кристи до смерти хочется узнать, к каким выводам я пришел, но мне было стыдно признаться, что я стесняюсь рассказать ей о них. Вместо этого я решил сменить тему.
– Я никогда не рассказывал тебе,– спросил я,– как мы с Марком в прошлом году катались в Стэнли-парке на роликах?
– Нет.
– Так вот – встретили мы группу слепых – с белыми тростями и все такое, какой-то тур, организованный Обществом слепых, или что-то в этом роде, они услышали, что мы подъезжаем, попросили остановиться на минутку. Потом дали Марку фотоаппарат и попросили их снять.
– Слепые?
– Именно. Но странно, что они все равно верили в зрение. В фотографии. Мне кажется, это не самая плохая позиция.
Было приятно вот так побыть с Кристи – послоняться, поболтать. Это напомнило мне старые денечки, когда мы плавали в бассейнах как эмбрионы. Я поведал Кристи одну из своих излюбленных фантазий: на год впасть в кому, а потом проснуться и познакомиться со всеми достойными того, скопившимися за это время новостями.
– И мне бы хотелось! – закричала она.– Пятьдесят два выпуска «Пипл», на которые можно разом наброситься,– это как героин – передозировка информации.
Мы забрались обратно в машину, Кристи по-прежнему думала о журнале «Пипл».
– Ты когда-нибудь задумывался,– спросила она меня,– о чем будут вспоминать люди через тысячу лет, то есть я хочу сказать – правильно ли они все воспримут? Ну, скажем, что «была когда-то Великая Мадонна, такая потрясающая, что жила Она на пятисотом этаже Эмпайр-Стейт-Билдинг и выпивала тысячу бутылок пепси каждый день». Чепуху вроде этого.
Я ответил, что, скорей всего, будут вспоминать Эйнштейна и Мэрилин Монро. Но потом мнение у меня переменилось.
– Знаешь, – сказал я, – о чем люди, наверное, будут думать, вспоминая наши дни тысячу лет спустя? Они будут оглядываться на них с трепетом и изумлением. Они будут думать о Стейси – или о ком-нибудь похожем на Стейси,– как она едет по шоссе в своей машине с откидным верхом и волосы у нее развеваются на ветру. Она будет в бикини, на языке у нее будет противозачаточная таблетка, а ехать она будет затем, чтобы купить недвижимость. Вот о чем, кажется мне, будут вспоминать люди в те времена. О свободе. Что существовала когда-то прекрасная мечта о свободе, которая двигала нашу жизнь вперед.
– Невозможно представить себе, что такое тысяча лет,– сказала Кристи.– Думаю, человек может представить себе только срок длиной в жизнь, не больше.
– Возможно, ты и права. Думаю, что нам, людям, доступно только определенное число взглядов на время. К тому же, возможно, они и неправильные. Возможно, время – нечто совсем другое. Так что я бы по этому поводу не паниковал.
– Но ты ведь отсиживался целую неделю, разве нет?
– Пожалуй, лучше всего будет отвезти тебя назад в Империю Зла,– сказал я.
Через несколько минут мы вернулись на стоянку. Кристи поставила свой пластмассовый стаканчик, весь в шрамах от ногтей и в кровоподтеках от помады, на приборную доску.
– Похоже, ты не собираешься пойти со мной,– сказала она.
– Нет. Наверное, нет,– ответил я.
– И можешь объяснить почему?
– Наверное, свихнулся, пока сидел в одиночестве. Знаешь, после этого жизнь кажется совсем другой.
– Можно я на днях тебя навещу?
– В любое время.
На стоянку въехал брюсовский «порше». Кристи посмотрела на него.
– Кажется, мне лучше идти.– Она поцеловала меня в губы.– Знаешь, мне кажется, ты умнее, чем я.
– Скоро обсудим.
Кристи юркнула в двери конторы.
Но лес – лес… что в конечном счете привело меня в эту вымокшую от дождя палатку, невесть куда?
Я рассказал вам часть истории. Но кое-что осталось недосказанным. Дело вот в чем: много лет назад отец часто ездил на рыбалку в северную Британскую Колумбию и брал с собой моих братьев, сестер и меня. Все мы тогда были достаточно молоды для того, чтобы наши каждодневные переживания превращались из снов и мечтаний в воспоминания – устойчивые воспоминания.
Я боялся этих поездок, видя в них, как то зачастую свойственно многим младшим детям, открывавшуюся для моих старших братьев и сестер возможность творчески изобретать новые способы измываться надо мной.
Нет нужды говорить, что мои братья и сестры любили эти путешествия в самую глубь Никуда – подальше от комфорта: телевизоров, торговых центров и горячей еды. Британская Колумбия была тогда – совсем недавно, еще в шестидесятые – гораздо более первобытной.
Теперь, десятилетия спустя, все измывательства давно позабыты. Зато в памяти моей остались пейзажи, окружавшие наше семейство: дикие горы, бурные реки, нетронутость и чистота всего вокруг. И еще осталось неколебимое чувство, что неоткрытый мир на самом деле гораздо больше того мира, который нам кажется известным.
И вот, после того как я вернулся в Китсилано и сидел, разглядывая свою опостылевшую квартиру, прислушиваясь к доносившемуся с улицы бессвязному шуму транспорта, именно воспоминания о тех пейзажах заставили меня еще дальше отступить в глубь себя и направиться в пустынную глушь.
И пока эта пустынная глушь существует, я знаю, что существует большая часть меня, которую я всегда могу навестить,– охваченные дремотой обширные земли, жаждущие исследователя и способные одарить святостью.
Вот как я очутился ночью в лесу, в каплющей, насквозь промокшей палатке,– это было наитие, внезапное, безумное и, учитывая мой нынешний уровень дискомфорта, плохо спланированное. Но все в порядке.
А теперь вкратце опишу свои сборы: обшарив кладовки в прихожей и на кухне, я стал запихивать в старую синюю спортивную сумку теплые вещи, бейсбольные кепки, коробку крекеров «Риц», походные ботинки, фонарик… Бросив сумку на заднее сиденье своего древнего «вольво» вместе со своей старой бойскаутской палаткой, я просто уехал, отчалив на пароме из бухты Хорсшу, в Западный Ванкувер.
Мой старый автомобиль пробирался через центр, преодолевая виадуки, извилистые, как молекулы белка, сквозь пахнущие рыбой порывы ветра, мимо небоскребов, мимо телебашни Си-Би-Эс, мимо тотемных столбов и осунувшихся после долгого перелета японских туристов, заполонивших тротуары. И дальше – по мосту Лайонс-Гейт через фьорд Буррард, в холодных струящихся водах которого спали дикие утки и мелькали черно-белые хребты касаток.
