— Этого я вам сказать не могу, — быстро ответил Калтон. — Наверное, это было что-то важное, потому что она послала за ним в большой спешке… И он оказался рядом с ней между часом и двумя утра в пятницу.
— Значит, он не возвращался к кэбу?
— Не возвращался. Он отправился на встречу, но по какой-то причине отказывается говорить, где эта встреча состоялась. Сегодня я наведался в его комнату и нашел вот это обгоревшее письмо с просьбой прийти.
Калтон передал письмо Килсипу, который положил его на стол и внимательно осмотрел.
— Было написано в четверг, — сказал сыщик.
— Разумеется… Там указана дата. А Уайт был убит в пятницу двадцать седьмого.
— Написали его на какой-то вилле в Тураке, — заметил Килсип, продолжая изучать бумагу. — А-а, я понял, он туда и направился.
— Вряд ли, — хмыкнул Калтон. — Он бы не успел за один час побывать там, поговорить и вернуться в Ист-Мельбурн. Извозчик Ройстон подтверждает, что он был на Рассел-стрит в час, а хозяйка дома, где он снимал комнаты, утверждает, что он вернулся домой в два. Нет, он не был в Тураке.
— Когда было доставлено это письмо?
— Незадолго до двенадцати в клуб «Мельбурн» его принесла девушка, судя по описанию дворецкого, из уличных. Взгляните, там говорится, что посыльный будет ждать его на Берк-стрит, и дальше упоминается еще какая-то улица, названия которой не видно, и, поскольку Фицджеральд, оставив Уайта, пошел на встречу по Рассел-стрит, логичнее всего предположить, что посыльный ждал его на углу Берк-стрит и Рассел-стрит, — продолжил адвокат. — Я хочу, чтобы вы узнали, кто эта девушка, которая принесла письмо.
— Но как это сделать?
— Господи боже, Килсип, разве можно быть таким глупцом? — вскричал Калтон, не в силах сдержать раздражение. — Неужели вы не понимаете, что эта бумага пришла из трущоб и, значит, была украдена?
Лицо Килспи озарилось.
— Вилла «Талбот», Турак! — воскликнул он и, снова схватив письмо, впился в него глазами. — Она была ограблена.
— Вот именно, — кивнул Калтон, снисходительно улыбаясь. — Теперь вы понимаете, что мне нужно? Вы отведете меня в то место, где хранились вещи, похищенные из дома в Тураке. Эта бумага, — он указал на письмо, — часть добычи воров, которую не вернули владельцу, и кто-то ее использовал. Брайан Фицджеральд выполнил данные в письме указания и находился там во время убийства.
— Понял, — сказал Килсип, довольно вздохнув. — В этом ограблении участвовало четыре человека, и они спрятали награбленное в берлоге матушки Побирухи в закоулке на Литл-Берк-стрит… Но, черт возьми, такой франт, как мистер Фицджеральд, да еще в вечернем костюме, далеко бы там не ушел, разве что…
— С ним был кто-то, кто хорошо знает эти места, — закончил Калтон. — Совершенно верно. Женщина, которая доставила письмо, и стала его проводником. Если судить по описанию ее внешности дворецким, она должна быть прекрасно знакома с трущобами.
— Что ж, — Килсип встал и посмотрел на часы, — уже девять, и если хотите, отправимся к этой старой ведьме хоть сейчас… Умирающая женщина, — вдруг произнес он, будто его осенила неожиданная мысль. — Как раз недели четыре назад там умерла женщина.
— Что за женщина? — спросил Калтон, надевая пальто.
— Если не ошибаюсь, какая-то родственница матушки Побирухи, — ответил Килсип, выходя из кабинета. — Не знаю точно, кем она была, но ее все звали Королева, наверное из-за красоты, и около трех месяцев назад она приехала из Сиднея, а до этого, насколько я знаю, жила в Англии. Она умерла от чахотки именно в тот четверг, когда было совершено убийство.
ГЛАВА 15
Женщина из народа
Берк-стрит — улица более людная, чем Коллинс-стрит, особенно по ночам. Одни расположенные на ней театры привлекают туда толпы людей. По большей части это чумазый сброд. Большое количество одетых в лохмотья грязных личностей собирается у дверей трактиров в ожидании, когда какая-нибудь добрая душа предложит им войти внутрь. Чуть дальше, под террасой оперного театра, можно увидеть группу, судя по виду, любителей лошадей, делающих и принимающих ставки на Мельбурнский кубок или какое-нибудь другое состязание. Тут и там встречаются оборванные уличные беспризорники, торгующие спичками и газетами, а у веранды в сиянии электрического света стоит, прислонившись к опорному столбу, усталая, изможденного вида женщина — одной рукой она прижимает к груди ребенка, а другой держит пачку газет и при этом монотонно бубнит сиплым голосом: «„Геральд“, третий выпуск, один пенни», пока от бесконечного повторения не устают уши. По улице непрерывно грохочут кэбы; здесь легкий изящный хэнсом с лихой лошадкой везет какого- то богатого юношу в клуб, там изнуренное четвероногое устало тянет за собой грязный экипаж. Между ними пролетают запряженные ухоженными, вышколенными лошадьми кареты, внутри которых можно заметить яркие глаза, белоснежные платья и сияние бриллиантов. Дальше, на самом краю тротуара, три скрипки и арфа играют немецкий вальс на радость обступившим их слушателям. Если мельбурнцы любят что-то больше всего, то это музыка. Тяга к ней может сравниться разве что с пристрастием к скачкам. Ни один более-менее прилично играющий уличный оркестр не останется здесь без благодарных слушателей и достойного вознаграждения за исполнение. Кто-то из писателей назвал Мельбурн «Глазго с небом Александрии», и, конечно же, прекрасный климат Австралии, такой итальянский в своей яркости, должен был оказать немалое воздействие на столь приспосабливаемую расу, как англосаксы. Вопреки мрачным прогнозам Маркеса Кларка, который видел будущего австралийца «высоким, грубым, жадным, напористым, даровитым человеком с крепкой челюстью, отличным пловцом и наездником», более вероятно, что он будет образованной, праздной личностью, ценящей науки и искусства и не расположенной к тяжелому физическому труду и прагматическим принципам. Нельзя не учитывать влияние климата на будущего австралийца, и наши потомки будут напоминать нас не больше, чем изнеженные роскошью венецианцы напоминают своих отчаянных предков, которые начали возводить первые дома на этих одиноких песчаных островах Адриатики.
К такому выводу пришел мистер Калтон, следуя за своим проводником по людным улицам и видя, с каким неподдельным интересом толпа внимает ритмическим мотивам Штрауса и искрометным мелодиям Оффенбаха. Ярко освещенная улица с неиссякающим потоком прохожих, пронзительные крики беспризорников, грохот экипажей и порывистые звуки музыки — все сложилось в единую картину, которая заворожила его, и он мог бы бродить здесь хоть всю ночь, наблюдая за бесконечным мельканием человеческих лиц, но его проводник, которого близкое знакомство с пролетариатом сделало невосприимчивым к подобного рода материям, быстро провел его на Литл-Берк-стрит, где узость улицы, зажатой между двумя рядами высоких зданий, тусклый свет редких газовых фонарей и несколько неприветливых фигур, которые торопливо шагали вдоль домов, втянув голову в плечи, являли собой разительный контраст яркому многолюдному мирку, который они только что покинули. За день это место раскалилось, и теперь здесь было жарко, как в печке, и лишь взгляд наверх, в звездное небо, давал ощущение восхитительной прохлады.
