Фениксиец умолк. На мгновение его черты исказились, и Голконда мельком заметила то, что скрывалось под чрезмерно красивым лицом. Потом он улыбнулся вновь, искусно вернув маску на место.
— Но, — повторил Фулгрим, — весьма вероятно, госпожа, что вы правы. Простите меня.
Медленно кивнув, Пайк напомнила себе, что примархи — не люди, а одновременно нечто большее и меньшее. Но, как и у любого человека, у них имелись недостатки. Фулгрим был высокомерен — точнее, изображал высокомерие, носил его, словно личину. Пока эта личина еще не приросла к нему, не превратилась в настоящую надменность, и гордыня служила Фениксийцу дополнительным слоем брони. Защищала от Галактики, готовой стремительно ударить в любое уязвимое место.
Голконда знала его историю, как знала истории всех примархов. Детство, полное тяжких невзгод, лишений и опасностей, которые свели бы обычного человека с ума. Медленный, но неуклонный подъем к власти над миром. Фениксийцу не хватало времени на дружбу, на то, чтобы выучить неписаные правила жизни в обществе.
Посланница улыбнулась:
— У моего покойного мужа — не помню, которого из них, — было присловье: «Друзьям необязательно прощать».
— Значит, мы с вами друзья? — усмехнулся Фулгрим.
— Если пожелаете. — Рискнув, Пайк похлопала его по колену. Фениксиец накрыл ее руку своей ладонью.
— Мудрый человек этот ваш супруг, — сказал примарх, садясь удобнее. — Меня тоже как-то раз обручили, — задумчиво продолжил он. — Вернее, даже несколько раз. Политические браки, ясное дело. Так мы скрепляли обязывающие соглашения, начинали переговоры с отдельными административными династиями…
Голконда слушала молча. Фулгрим говорил угрюмо, что для него было редкостью. Как правило, Фениксиец то и дело скалил зубы или смеялся шуткам, понятным только ему, но сейчас выглядел усталым.
Примарх потер лицо:
— Все они уже умерли, по разным причинам.
— Вы любили их?
Фулгрим медленно улыбнулся.
— Некоторых… наверное. Первое время. Потом перестал. В те годы любовь для меня была непозволительной слабостью. Я держал на плечах мир с миллиардом людей, и моя мгновенная неуверенность могла обернуться для них гибелью. — Он тихо усмехнулся. — По крайней мере, так я тогда думал.
— А теперь?
— Теперь я это знаю. В нашей Галактике нет места слабости. Нет места несовершенству. — Отпив вина, примарх скривился и отставил чашу. — Опять отравленное.
— Да. Ничему-то они не учатся. — Голконда подняла графин, удивляясь чутью Фениксийца. На сей раз яд почти не ощущался; визасцы хорошо разбирались в зельях. Впрочем, ее слуги найдут отравителя, как и всех предыдущих, и покончат с ним быстро и профессионально. — Хороший сорт, кстати. Печально.
— Наше нынешнее положение можно описать этим же словом. Я где-то допустил ошибку?
Пайк замялась под пронзительным взглядом темных глаз Фулгрима.
— Не думаю, — откашлявшись, сказала она. — Вооруженный ответ скорее повредил бы нашему делу. Эта планета уже достаточно настрадалась. Из глобального обзорного доклада вы знаете, что разрушается не только общество Визаса, но и сам мир. Надвигается сразу несколько катастроф: неуправляемые изменения климата, тектонические возмущения, даже массовое вымирание местных форм жизни.
Голконда посмотрела на примарха.
— Никому из ваших братьев не приходилось спасать родную планету и ее обитателей. Вы были не каким-то военным диктатором или деспотом, а избавителем. Вы возвысили свой народ, вы превратили полумертвый мир в нечто приемлемое, пусть и не в райский уголок. И здесь повторится то же самое. Вы — Приносящий Огонь, и ваше пламя сожжет все старое, что мешает расцвести новому. — Она встала. — Так, довольно об этом. Давайте найдем другую бутылку вина, а потом вы научите меня танцевать. Что скажете?
Улыбнувшись, Фулгрим поднялся на ноги.
— Думаете, угонитесь за мной?
— До сих пор я не отставала.
9: Жизнь и учения[8]
— Веселая история, — заметил Грифан Торн, когда о его силовую броню расплющились низкоскоростные пули. — Как думаешь, нам стрелять в ответ?
Касперос Тельмар пожал плечами:
— Примарх велел по возможности не причинять им вреда.
Воины находились у фермы, захваченной ее бывшими работниками. Последние не выказывали склонности к гостеприимству. Очевидно, им больше нравилось выкрикивать революционные лозунги через похищенные вокс-передатчики и напрасно тратить патроны.
Кусочек свинца срикошетил от шлема Каспероса, оставив серую борозду в краске. Сенсоры доспеха зарегистрировали попадание, и космодесантник вздохнул:
— Хотя я уверен, что, если мы убьем парочку из них, другие тут же присмиреют.
— Брат, мы тут для мирных переговоров, не забыл? — рассмеялся Торн. — Как только израсходуют боекомплект, сразу захотят поболтать.
Используя подручные средства, мятежники превратили усадьбу в примитивный бастион. На роль неприступной цитадели он не годился, но выглядел внушительно. Окинув оплот небрежным взглядом, Тельмар нашел пятнадцать возможных точек проникновения. Легче всего было выбить главные ворота.
— Сомневаюсь. Ты видел, в каком состоянии эти люди? — Касперос сдвинул брови. — Я думал, что положение тут скверное, но оно просто чудовищно! Тот, кто допустил подобный голод, заслуживает всяческого осуждения. Неудивительно, что крестьяне восстали при первой возможности.
— Непонятно только, почему мы из-за них должны терпеть неудобства, — отозвался Грифан. Сложив руки на груди, он взглянул на обломки аэролета, доставившего легионеров сюда, к внешней границе аграрного пояса. Воздушное судно весело пылало, в центре пожара все еще искрили эфирные двигатели. Экипаж, к сожалению, не выжил. Когда транспортник рухнул, сбитый прямым попаданием из старинного артиллерийского орудия, погибли все, кому не повезло отправиться в полет без керамитовой брони. — Говорю тебе, я назад пешком не пойду.
— Лентяй, — бросил Тельмар.
— Лень тут ни при чем, Касперос. Мы — избранные воины Императора. Мы не ходим на своих двоих, как простые люди. Мы воспаряем, подобно орлам, или в крайнем случае рысим, подобно волкам. Но ходить — ни за что! Только представь, как это отразится на боевом духе.
Тельмар промолчал — он занимался тем, что слушал и записывал какофонию стрельбы. Космодесантник решил, что впоследствии положит ее на музыку. Нечто приятное уху отдавалось в этих безыскусных ритмах ружейных залпов. Что-то почти… расслабляющее.
В детстве, на Кемосе, он часто внимал подобным шумам. Воспоминания о тех временах смешались в запутанный клубок образов, запахов и звуков, но перестрелки сохранились в памяти с поразительной четкостью. Свист низкоскоростных пуль, врезающихся в жестяные листы, и крики — неизменные крики.
