Анатомический театр действительно был больше всего похож на театр. Два ряда светло-коричневых скамей по периметру зала, мраморный стол посередине; по стенам резные, тёмного дерева скульптуры великих врачей прошлого вместо привычных в театре обычном поэтов и муз — на фоне крытых светло-коричневым деревом стен; на таком же светло-коричневом потолке — вместо ангелов — изображения Аполлона, Геркулеса и знаков Зодиака, тоже вырезанные из тёмного дерева. В этот момент в анатомический театр вошёл профессор Гамберини с тремя помощниками, двое из которых на носилках внесли накрытый простынёй труп мужчины средних лет, а третий — инструменты. Гамберини был в фартуке и в перчатках; он пригласил Эспера жестом подойти прямо к столу, а помощников отпустил, велев возвращаться через час.
— Князь, времени у нас немного, — начал Гамберини без излишних любезностей, — потому смотрите и запоминайте. Сначала необходимо сделать надрез скальпелем от верхней части груди до лобка. Действовать следует смело, но аккуратно. Под кожей и жёлтым жиром обнажаются грудина и чрево. Под мечевидным отростком режете мышцы брюшины, вводите туда два-три пальца свободной руки и достигаете скальпелем до кишечника, стараясь не повредить его. Кожно-мышечные лоскуты на груди режете так, чтобы обнажались рёбра. Для отделения лёгких и сердца используются ножницы и ножи, кишки и прочее можно отделить и извлечь руками. Я рад, что вы молчите и смотрите — не всякий выдержит с первого разу. Я мог бы это повторить, но вам, пожалуй, хватит и одного наблюдения.
Эспер стоял перед столом, на котором лежало выпотрошенное то, что когда-то было человеком. Гамберини снял рукавицы и фартук и положил их на окружавшие стол невысокие перила. Жестом он пригласил Эспера вернуться на скамью и сам присел рядом с ним:
— Я обещал вам рассказать о смерти Орацио. Что ж, слушайте. Несколько раз к Орацио приезжал лорд Рутвен, у которого, как у дяди вашего Адриана, с нашим бедным Фальконе были какие-то общие интересы, связанные с египетскими и прочими древностями. Вы, конечно, читали то, что опубликовал доктор Полидори?
— Да, читал.
— В этом много фантазии и всяческих прикрас, но он врач, а мы, врачи, обычно не скрываем главного.
— Я не совсем понимаю, что именно вы имеете в виду, профессор.
— Князь, лорд Рутвен — не тот, за кого себя выдаёт. Т. е., конечно, настоящие Рутвены были Полидори оклеветаны, но он — не настоящий. Он, я почти уверен, из тех. Существует нечто вроде братства, нечто вроде тайного союза таких, как этот лже-Рутвен. Конечные цели их не ясны ни вам, ни мне. Заманивают они в свои сети по-разному; в случае с князем Адрианом это был любовный интерес, Орацио Фальконе соблазнили неожиданной находкой в Королевстве обеих Сицилий. Когда одной из их жертв, ещё в Турции, оказался ваш дядя, опыт прошёл неудачно, и всё, чего дядя ваш хотел впоследствии, — это избавиться от состояния, в каком он оказался, найти решение, вернуться в точку, с которой всё началось, или, на худой конец, выражаясь поэтически, сбросить чары. С Рутвеном или с тем, кто себя за него выдавал, он встретился, как и наш бедный Орацио, путешествуя по Средиземноморью, и затеял опасную игру. По многим признакам дядя ваш был «свой», из их, так сказать, братства, но им он не был.
— Но именно Рутвен передал мне письмо, которое привело меня к вам.
— Таблицу? Всё ещё хуже, чем я предполагал. Адриан решил, что если Рутвен письмо прочитает и не передаст его вам, то тем самым себя окончательно изобличит, но он его не прочитал или сделал вид, что не прочитал, и передал вам. Он, я думаю, решил, что это такая наживка для вас. А вы поступили правильно, что приехали ко мне. Ах да, я обещал рассказать про последние дни Орацио. Всё началось не с Египта, Египет был моей умышленной ложью, чтобы отвести подозрения от некоторых вовлечённых в события лиц, пока я сам во всём не разобрался. Полтора месяца назад Фальконе ездил с так называемым Рутвеном в Апулию смотреть якобы раскопанный там крестьянами небольшой египетский обелиск, что обещало стать неслыханным открытием, а вернулся несколько недель назад сам не свой. Князь Адриан тогда безвыездно находился в Риме в ожидании вас, и я его вызвал срочной депешей в Болонью. Возможно, обелиск и вправду откопали, но дело не в этом. То, что я обнаружил при осмотре бедного Орацио, подтвердило худшие опасения: пульс был исчезающим, химический состав крови не соответствовал привычному. А кроме того, на шее его и на груди были следы, напоминавшие укусы и вообще множество ран, наскоро зашитых. Приехав, Адриан подтвердил, что да, это всё очень напоминало его собственное состояние в похожих обстоятельствах. Именно тогда дядя ваш, видимо испугавшись, хотя он точно не робкого десятка, принял решение срочно возвращаться в Россию. Отговаривать его я не мог. На прощание он попросил у меня саженец «змеиного дерева», и я без колебаний дал его ему вместе со всем, что было необходимо для перевоза столь диковинного экземпляра через всю Европу. А вдруг то, что не получилось у меня, получится у него?
Когда ваш дядя уехал, Орацио стало ещё хуже, и вскоре бедняга умер, или, во всяком случае, продемонстрировал видимые признаки смерти. Анатомировал я его сам, без свидетелей. Предварительно всадив осиновый кол в сердце. Знаете, я не суеверен, но тут уже речь шла не о суеверии. Внутренние органы его были в том состоянии, в каком дальнейшая жизнь невозможна, а некоторые и отсутствовали вовсе. Были ли они извлечены хирургически — трудно сказать. Тело его было, как я уже сказал, всё в наскоро зашитых ранах. Под воздействием каких сил он смог вернуться в Болонью и прожить ещё некоторое время — было для меня самой большой загадкой.
— Но почему вы не сообщили обо всём в полицию? Почему не известили власти?
— Знаете, не все ходы в шахматной партии были сыграны. И один из этих ходов, простите меня за откровенность, — вы. Будут ещё и другие. Победа под силу настоящему мастеру. Вы готовы быть не фигурой, не наблюдателем, а тем, кто фигуры двигает?
Эспер молчал.
— Итак, всё, что осталось от Орацио, в тот вечер прилюдно сожгли, а прах запечатали в египетскую урну в форме статуи Гора; она стоит у меня дома. Даже если за прахом придут — он бесполезен. Пепел есть пепел. Но какой был пышный костёр! Вы помните историю Лазаря?
— Как не помнить!
— Мне не хватило сил и знаний воскресить Адриана до конца, полностью вернуть к жизни, развязать тяготившие его путы. Вам, по крайней мере, под силу вернуть его обратно. Но прежде крепко подумайте. Вот вам набор очень хороших инструментов: не отказывайтесь, вы не знаете, какой именно из них может вам пригодиться. Больше вам, пожалуй, ничего и не понадобится. Ах да, совсем запамятовал. Вот письмо, которое я должен был передать — после того как мы обо всём поговорим. О чём оно — я не знаю. Даю слово чести.
Письмо было запечатано сургучом с оттиском прежнего, хорошо знакомого по первым двум письмам дедовского знака — кириллическое «Л» с лежащим у его основания коротким мечом внутри лаврового венка с лентами. Эспер поблагодарил Гамберини, а тот крепко пожал ему на прощание руку и потом ещё долго смотрел вслед. Выйдя из анатомического театра на площадь, к собору, Эспер разломил сургуч, однако вместо ожидаемой новой головоломки или простой отписки внутри было хоть и краткое, но сердечное объяснение происходившему всё последнее время:
