Она гадала, воспользуется ли маркиз этой возможностью, чтобы сделать предложение Мэрилин, или, может, просто даст понять ей, что приедет к ним вновь, когда будет чувствовать себя лучше.
Мэрилин беседовала с ним довольно долго, и Гермия не видела, когда она ушла. Однако на следующий день, когда маркиз уезжал, она поняла — по тому, как он прощался с ее родителями, — что он намеревался приехать к ним и в будущем.
Это несомненно означало, что он хотел жениться на Мэрилин.
— Более приятного, более щедрого джентльмена я не знала никогда! — уверенно сказала няня после отъезда маркиза.
Гермия знала, что она получила такую сумму денег за службу ему, от которой просто онемела.
Она узнала также от няни, что в их погребе осталось огромное количество вина, которое привезли не из усадьбы, а из дома маркиза.
Вино привез его секретарь, когда приезжал, чтобы получить инструкции относительно поездки Гермии в Лондон.
— Очень великодушно со стороны маркиза подумать об этом, — сказала она няне.
— Очень великодушно, — согласилась няня, — но не стоит говорить об этом вашему отцу. Пусть он думает, что это вино осталось неиспользованным его светлостью. Тот, кто молчит, когда его не спрашивают, еще не говорит не правду!
В дни, оставшиеся до ее поездки в Лондон, Гермия догадалась, что маркиз сделал еще кое-какие распоряжения, поскольку их стол оставался таким же превосходным, как и во время пребывания у них маркиза.
Она подумала, что здесь не обошлось без интриги со стороны няни и Хиксона.
Но видя, насколько лучше стал выглядеть ее отец и как уменьшилось количество морщин обеспокоенности на лице ее матушки, она последовала совету няни и не сказала ничего. Теперь, когда Гермия приближалась к двери кабинета, в ее глазах появилось выражение, которое каждому, знавшему ее хорошо, сказало бы, что она ощущает нервозность и беспокойство.
Она открыла дверь и увидела, что маркиз пишет что-то, сидя за столом.
— Можно мне… отвлечь вас на минуту? Или вы… слишком заняты? — спросила она.
В ее голосе ощущалась слабая дрожь, которая не осталась незаметной для него. Он положил перо и поднялся из-за стола со словами:
— Доброе утро, Гермия! Я должен поздравить вас с прекрасным платьем, которое сейчас на вас!
— Я хотела… спросить, как вы чувствуете себя, — ответила Гермия, — и убедиться, что вы не перегружаетесь.
— Если вы будете хлопотать надо мной так же, как Хиксон, я думаю, мне лучше упаковать чемоданы и покинуть Англию!
— Мы же не можем… не беспокоиться… о вас! — ответила Гермия.
Маркиз прошел через комнату и встал спиной к камину, который не топился летом и потому был заполнен цветами.
Гермия все смотрела на него, пока он не сказал:
— Я вижу, что вы расстроены чем-то. Может быть, вы сядете и расскажете мне об этом?
Гермия села на край стула, сложив руки. Она смотрела не на маркиза, а на цветы позади него.
Переждав момент, он многозначительно сказал:
— Я жду!
— Я… я не знаю, как… выразить то, что я… хочу сказать… словами, — сказала, запинаясь, Гермия.
Наступила небольшая пауза, прежде чем маркиз произнес:
— В таком случае, я могу предположить, что вы хотите сказать мне, что вы влюбились.
Кто же этот счастливчик?
Он с подчеркнутой медлительностью растягивал слова. Кроме того, в его голосе слышались те же сухие циничные ноты, которых она не слышала уже давно.
— Нет… нет, — быстро начала она, — это совсем не… то! Это касается не меня… по крайней мере не таким образом, как вы… предполагаете.
— Тогда я должен извиниться. Я подумал, что вы, возможно, хотите, чтобы я дал вам свое согласие — в отсутствие вашего отца — выйти замуж за одного из тех молодых людей, которые так пылко увивались вокруг вас прошлым вечером.
Потому, что он смеялся над ней, и потому, что это, по непонятной причине, ранило ее, Гермия еще крепче сжала свои пальцы и сказала еле слышным голосом:
— П-пожалуйста… вы делаете для меня… очень трудным… произнести то, что я хотела… сказать.
— Я вновь приношу свои извинения, — сказал маркиз. — Я жду и буду слушать, не, гадая больше, что вы хотите сказать мне.
— Я уверена, что вы подумаете, что это… ужасно с моей стороны… — запиналась от нерешительности Гермия, — и поэтому… я… боюсь говорить.
— Бояться — это так не похоже на вас, Гермия, — ответил маркиз. — Я всегда думал, что вы исключительно храбрая.
Улыбнувшись своей кривой улыбкой, он добавил:
— В конце концов, если даже «Ведьмы, Дьяволы и Все, кто бродит и стучит по ночам», не пугают вас, я не могу поверить, что вы боитесь меня!
— Я… я боюсь того, что вы… подумаете.
— Неужели это так ужасно? — спросил маркиз.
Она не отвечала ему, и, выждав немного, он сказал более мягким и успокаивающим голосом:
— Я надеялся, что вы будете счастливы здесь, а не обеспокоены и испуганы, как сейчас.
— Я счастлива! — сказала Гермия. — Это так великолепно, так восхитительно, иметь возможность танцевать на балах с новыми для меня и обаятельными людьми и иметь такие прекрасные наряды!
— Так в чем же дело?
— Ваша… сестра, которая была для меня… сама доброта… сейчас сказала мне, что ома хочет купить для меня два новых бальных платья, которые я буду носить в конце следующей недели.
Сказав это, Гермия, казалось, набирала воздух, чтобы иметь силы продолжить.
— Пожалуйста… пожалуйста… не думайте, что это… неблагодарно с моей стороны… но не могли бы вы… вместо того чтобы тратить еще больше денег на платья для меня, дать… Питеру новую одежду?
Она не смела взглянуть на маркиза, боясь увидеть его нахмуренным, и лишь продолжила умоляюще:
— Это не будет стоить вам больше, и я… могу прекрасно обойтись платьями, которые уже имею… Питер же отдал бы все, чтобы быть одетым, как… вы.
Маркиз все еще молчал, Гермия подняла свои глаза, и он увидел, как отчаянно она умоляла понять ее правильно.
В их глубине мелькал также страх того, что он сочтет ее неблагодарной и назойливой.
— И вы опасались попросить меня об этом? — спросил маркиз.
— Конечно, — ответила Гермия. — Это… выглядит такой неблагодарностью и жадностью, когда вы столько… сделали для меня, но я не хочу, чтобы Питер чувствовал себя… обделенным, а поскольку папе и так страшно трудно содержать его в Оксфорде… он не может позволить себе то, что его друзья считают само собой разумеющимся.
— Я тоже учился в Оксфорде, — заметил маркиз, — и я могу понять вашего брата. Предоставьте заботу о Питере мне.
