…Но не долго спать пришлося —Слышу чей-то разговор…
Девочка, размахивая руками и виляя круглыми, полными бедрами, звонко шлепала коротенькими кожаными сапожками по полу. Вдруг, заметив меня, она остановилась и захохотала. Все повернули голову в мою сторону, песня мгновенно стихла, замолкла гитара, тонко прозвенев струной.
Девочка шлепнула себя по голым коленям и радостно закричала:
– Кого я вижу! Телефониста с Тобыси!
Верно, был я года полтора назад телефонистом на лагпункте Тобысь. В девочке я узнал Валентину Дождеву, 16-летнюю воровку. На Тобыси она отказывалась от работы и месяцами сидела за это в изоляторе.
– Это художник приехал на наш лагпункт! – сказала одна из пожилых женщин. – У воспитателя поселился в кабинке. Не зевай, Валька!
Все дружно рассмеялись.
– Про нас не забудь!
– Выдели его на ночку на весь барак!
– Валька! Проиграй его мне в «очко»! Новый бушлат ставлю!
Я стоял, растерявшись.
– Тише, вы, черти! – закричала Валентина. – Дайте время, все улажу. Чать, не обидит нас человек.
В дверях появился воспитатель Роскин.
– Замолчать! – грозно крикнул он. – Чего к человеку пристали. Дайте ему пройти! Как вас не перевоспитывай, гадов, все вести себя не могите.
Я юркнул в кабинку Роскина, а за мной – Валентина под дружный хохот всего барака. Вошел Роскин и плотно прикрыл дверь.
– Нет, ни черта из этого народа не получится, – сокрушенно качал головой он. – Ну, вас, что ль, вдвоем на полчасика оставить? – осведомился он, поглядывая то на меня, то на Валентину.
– Зачем? – спросил я.
– Как зачем? – удивился Роскин. – Хоть я и воспитатель, но человек не злой и с понятием.
– Нет, нет, сидите уж, – вздохнул я. – Ну, как поживаешь, Валя?
– По маленькой… – уклончиво ответила она.
– Работать не хочет, – вставил Роскин.
– А чего ж я буду работать на тех, кто меня в лагерь загнал? Вот еще! Очень мне нужно. – Она состроила презрительную мину. – Вот Сергей знает: я и на Тобыси никогда не работала.
– А где твой Степан? – спросил я, вспомнив, что у нее был лагерный муж, кудрявый двадцатилетний паренек, сидевший за бандитизм.
– На Воркуту по этапу угнали осенью. Жалко парня. Так ты теперь художником заделался?
– Да ведь как-то жизнь спасать надо, Валя, – ответил я. – Художником так художником.
Она опустила голову, рассматривая свои вытянутые ноги, сложенные вместе носками. В ее чуть раскосых коричневых глазах блеснул озорной огонек.
– Слушай, – сказала она. – Я все ж таки сегодня ночью приду к тебе.
– Вот это дело! – захохотал Роскин. – А я комендантов позову и обоих вас – в изолятор.
– Не позовешь, – знающе протянула Валентина. А позовешь – прирежут девчата тебя, как гадюку.
– Да ить я смеюсь. Я сам вам предлагал…
Я рассмеялся.
– Брось, Валя! Ну какой я кавалер? Худой, тощий, недавно в тифу лежал… Давай-ка я тебе лучше что-либо нарисую.
– Во-во! – охотно подхватила она. – Нарисуй мне цветочек, а я вышью.
На этом мы и поладили. Она ушла.
