| 96–98 | Поместье Вольтера в Ферне
Сложно сказать, была ли в то время разница между Ферне и деревушками в окрестностях Женевы. Скорее всего, фернейский мудрец, перебравшись сюда, осваивал еще одно пограничье, устроив себе жизнь постороннего наблюдателя, следящего за тем, что происходит в Париже и других столицах. Сейчас разница между окрестностями Женевы и Ферне ощутима. На выезде из города обозреваешь угодья ООН и миротворческих ассоциаций, пастбища музеев и консульств или роскошные частные виллы. По соседству с ним, правда, вырастает забор из металлической сетки, сверху оплетенный колючей проволокой. Это всего лишь аэропорт.
Нет ни новостроек, ни буферных зон, ни заводских окраин. Граница обозначена пустующими ларьками, в которых когда-то сидели постовые, и зданием таможни, где какая-то жизнь еще теплится. Затем начинается французский городок, каких много в агломерациях Парижа или Марселя. Вдоль шоссе, по которому снуют туда-сюда грузовики, автобусы и автомобили, стоят двухэтажные бетонные короба. В некоторых из них живут, в некоторых располагаются ведомственные учреждения и лавки. Поперек главного проспекта идет несколько улиц. С одной стороны видны кварталы приземистых частных домов. С другой – супермаркет, молл, кинотеатр, кондитерская. Дальше квадратная площадь, как всегда с выгороженным квадратом: то ли меняют коммуникации, то ли заново мостят. Китайский ресторан в стекляшке, тут же банк. Цветочный магазин, сапожная мастерская, лавка, где продают компьютерные игры. Плюс пара старых улочек, на которых сохранились дома позапрошлого века и пара каменных сараев времен Вольтера. Тут есть несколько баров, между которыми местное население делится на несколько лагерей. Пара бутиков. И еще какие-то потребительские радости.
Это классическая провинция, так и не достроенная социалистами, когда они были у власти. С этим то и дело бастующим народом, с этими язвительными политическими оппонентами, с этими вечно не согласными по каким-то идиотским мелочам единомышленниками попробуй хоть что-нибудь доделать до конца! Отмененная Евросоюзом граница между Швейцарией и Францией не отменила разницы между городком, превращенным благими намерениями социалистов в тоскливую дыру, и безлюдными вольерами гуманитарных организаций и чиновничьих контор. В самой Женеве и в Лозанне есть, конечно, новостройки с их неустроенностью, есть и социальное расслоение. Мои французские приятели утверждают, что население Женевы на семьдесят процентов – приезжие. Никогда бы не подумал, что это так. Город кажется таким уютным, таким обжитым на взгляд постороннего. И тем не менее мне, как иностранцу, кажется, что различаются Ферне и окрестности Женевы именно тем, как по-разному сложилось мещанство по обе стороны ныне не существующей, но от этого еще более ощутимой границы. Одни привыкли, что общего блага хватит на всех. Другие, живя в стране, давно умудряющейся оставаться в стороне от проблем, которые возникают у соседей, берегут свои закрома, как запасливые, осторожные горцы, которые некогда селились в Альпах.
Разница тут слышится и в языке. Швейцарцы могут использовать непривычные для французов выражения, с другим значением употреблять некоторые слова и иногда простую вещь называть устаревшим во французском термином. Редки случаи, когда француз и швейцарец друг друга не понимают. С немцем и швейцарцем, кстати говоря, это может произойти. Я сам был свидетелем тому, как гамбуржец не мог найти общего языка с выходцем из Цюриха.
Вкус красного вина из долины Роны тоньше и насыщеннее, чем французский Côtes du Rhone. Говорят, что раньше местное вино было не ахти, но последние годы оно стало отменное. Его не экспортируют, выпивают прямо на местах. Эта противопоказанная имперской экспансии самодостаточность, умение существовать в своем мире, не затворничая, не встревая в чужую жизнь и извлекая максимум выгоды из всего, что есть под рукой, – повод поднимать бокал за бокалом красное вино сорта доль. Такова страна банковских гарантий, без которых человечеству пришлось бы туго, и страна озер, без которых человечество осталось бы в неведении, как прекрасны и удивительны были экстазы Руссо, какие бурные страсти кипели в душе мадам де Сталь и Адольфа Констана. И где, если бы не на Лемане, поселился бы на склоне лет Набоков – не на французской же Ривьере?
Женевское озеро – это почти Франция, территориально его южное побережье – Франция и есть. Но конечно, озеро Леман – никакая не Франция. Париж не поймал его в свои сети. И пациенты психиатрической клиники «Belle Idée» на женевской горе Салев (так им и отвечают врачи, если в голову приходит новая удачная мысль: «Belle Idée!») навсегда останутся патриотами своего кантона.
| 99 | Мавзолей герцога Карла Брауншвейгского. Женева
Франции здесь нет и в помине. На набережной озера в Женеве теснятся скульптуры, символизирующие единение человека и природы /ил. 100/. В самом центре высится мавзолей Карла Брауншвейгского, завещавшего городу свое состояние при условии, что его усыпальница будет прямо на Лемане /ил. 99/. Такого в Париже не бывает. Женева знает редкую свободу решать все за себя без советов посторонних. Посторонние даже сами подтягиваются и готовы дать денег, например на строительство здания Оперы, как тот же Карл Брауншвейгский. Решат горожане, что на озере в центре города будут турецкие бани с недорогим ресторанчиком – и появляется любимое место мужичков, опознавательным знаком которых стали мочалка с полотенцем в корзинке над передним колесом велосипеда. Баньку жалуют и местные нимфы.
| 100 | Памятник строгому юноше. Набережная озера Леман. Женева
В Женеве с детства привыкают решать все за себя. Один из желтых корабликов, курсирующих между двумя берегами, по желанию учеников одной местной школы был назван «Rouss’eau», о чем торжественно сообщается на памятной табличке, висящей в салоне /ил. 101/. Каламбур не очень смешной, почти как настоящие французские каламбуры, но все-таки событие, безусловно, приятное /ил. 102/.
| 101 | Один из желтых корабликов, курсирующих между берегами озера Леман, по желанию учеников местной школы был назван «Rouss’eau»…
| 102 | Женева – город победившего Руссо
Дух свободных городов, дух независимых земель здесь много определяет. Он ближе немецкому бюргерству, чем централизованной имперской системе, с которой французы постоянно борются за свои права. Французские швейцарцы симпатизируют Германии. Мадам де Сталь, знавшая славу парижских салонов, перечившая Наполеону, брюзжавшая на провинциалов с берегов Лемана, воспела немецкий романтический дух, его суровую северную поэтическую мощь. Причем написала она о своем восхищении Германией на французском, чтобы быть прочитанной более широкой публикой или просто чтобы всех уесть. У горцев ведь нрав крутой. Главный герой в Швейцарии – не булочник Буонасье, не санкюлоты и не маленький капрал, но головорез по понятиям Вильгельм Телль.
