— Голова трещит. Полежу дома, подумаю.
— Подумай, подумай!.. — Гаюсов направился к конюшне следкомиссии.
Глеб с усилием взобрался на сочувственно присмиревшую лошадку. Он чувствовал себя разбитым — болела не только голова, каждая клеточка тела. «Не заболеть бы», — с тревогой подумал он.
Тронул поводья и пустил игреневого медленным шагом. Капустин поглядел-поглядел ему вслед и побежал к конюшне. Тоже не терпелось попасть на скачки.
…Байжан появился тотчас. Неслышно проскользнул в сени и почти беззвучно умудрился отворить скрипучую дверь в горницу. Глеб лежал в кителе, галифе и в сапогах на широкой лавке, подложив под затылок перекрещенные пальцы, и сквозь полусомкнутые веки рассматривал потолок. При виде Байжана он улыбнулся и, закрыв глаза, тряхнул головой, но позы не изменил. Молодой киргиз, еще взволнованный ожиданием у дома следкомиссии, опустился на пол у лавки.
— Не пытали? — спросил шепотом.
— Нет, просто поговорили. Мне надо, видимо, отбывать. — Байжан кивнул. Он не привык задавать лишних вопросов. Будет необходимость, Глеб скажет.
— Где ты был, Байжан? Я обыскался.
— Ай, плохо!.. — киргиз всплеснул руками. Несколькими фразами обрисовал свое незавидное положение в Уиле: старый бай не угомонится, будет искать. Слишком насолил ему в свое время чекист Байжан.
— Значит, будем уходить вместе. Надо приготовиться. Коней, еду. Кстати, Гаюсов обезоружил меня.
— Ай, найду… Держи! — и маленький браунинг лег на грудь Рудякову.
Глеб сел на лавку, сунул оружие в карман. Стараясь говорить лаконично, пересказал свой диалог с Гаюсовым. Байжан цокал, крутил головой, но не перебивал. Откомментировал так:
— Уходить сегодня же! Лучше днем. Пока шум, скачки, базар. Надо успеть добраться до Кара-Тюбе. А завтра к вечеру будем в Джамбейты, где наши.
«Джамбейты… — вспомнил Глеб. — Туда комбриг Уваров предложил явиться серовцам для сдачи. Отсюда почти, двести верст…»
— Сейчас в конюшнях неразбериха, — продолжал Байжан. Глаза его горели, нос побелел, губы плотно сжались — он был напряжен, как пружина. — Уходить надо по Илецкому тракту. Хорошо бы на верблюдах, но нельзя, догонят. Нужны две пары коней, чтоб на смену.
— А как их добыть? Думал?
Огорченное цоканье означало, что Байжан не совсем ясно представляет себе план похищения коней со всей амуницией.
Некоторое время они молчали. Байжан взял с полки бутылку с белой жидкостью, отхлебнул, поморщился и поставил. Молоко, уже скисающее. Хотелось кумыса, да у кого спросишь? Хозяева на празднике.
Глеб подумал, что сегодняшний день действительно самый подходящий для побега. Пьянка будет всеобщей, как и уличный мордобой, и битье окон, и скачки по улицам… Уже перевалило за полдень, скоро солнце начнет тускнеть. А выехать надо засветло. Но… неужели просто бежать? Бежать в страхе от гаюсовских разоблачений? Не использовав до последней капли возможности повлиять на события?
Мысль, неожиданно пришедшая Рудякову, показалась ему и до нелепости дикой, и дерзко гениальной. Он было отбросил ее, но она тотчас, отчетливо и даже словесно оформясь, снова нарисовалась в мозгу.
— Байжан, — Глеб обнял друга за плечи, их черные и такие непохожие глаза встретились. — Мы оба должны рискнуть, и очень серьезно. — Байжан кивнул. — Твоя задача найти Авдеева, оренбургского чекиста. Я показывал его тебе. — Байжан опять кивнул. — Передай, что начштаба Буржаковского и Зальмана, который тоже хоть завтра готов сдаться со своим эскадроном, Авдеев пусть берет на себя. Буржаковский предупрежден. Думаю, он будет нам верен. Замотай, что ли, голову бинтом, папаху на глаза натяни, одежду смени, но так или иначе разыщи их немедленно. Зальману прикажи подготовить коней, оружие… Лучше маузер. Авдееву на связь ко мне не выходить, ни-ни… Гаюсов следит, он будет до ночи ждать. Надеется, что сделка у нас все же состоится. Если незамеченным уйти не удастся, в Джамбейты отправишься один.
— Почему не уйдешь? Гаюсова можно отвлечь. Ножом ткнуть…
Глеб встал, накинул на плечи злополучную шубу.
— Я иду к Серову, — сказал он спокойно, но Байжан уловил: волнуется. — Предложу ему отпустить меня для секретных переговоров с Уваровым, а может, даже и с самим замкомандующим Артеменко. По проводам у них беседы зашли в тупик, так что я предложу Серову использовать свой последний шанс.
Брякнула кочерга, задетая ногой вскочившего Байжана.
— Он тебя пристрелит, — угрюмо сказал он.
— Если продолжатся бои, погибнут сотни людей.
— Хорошо, Глеб. Ты великий джигит, я знаю. Ты еще раз докажешь это. Только боюсь, что в самый последний раз.
— Через два часа встретимся, — сказал Глеб, взглянув на резные ходики. — Будь наготове. Я зайду в дом Серова, ты понаблюдай. А выводы из того, что станет дальше, сам сделаешь.
— Ай, зря… — вздохнул Байжан.
…Василий Серов не пошел ни на киргизскую конференцию, ни на скачки. Он пил с утра и не подпускал к себе никого, кроме новой своей возлюбленной Лельки Музыкантской. Клавдию, которую он возил за собой еще с мая, отпустил, когда покидали Гурьеве кий тракт. Умоляла, ползала на коленях, слезами омыла сапоги… Если б не надоела… Но появилась Лелька — озорная, круглолицая, пухлогубая, с карими, чуть навыкате глазами. Клавка была дура дурой, глядела Васечке в рот, а эта — фельдшерица, язык остер: передразнит кого — не удержишься от хохота. Когда стала атаманшей, потребовала коньяку и шампанского, а стаканы с самогонкой с размаху швыряла о стенку, об пол, куда рука повела. Но весела, а целуется так, что голова кругом идет у Василия Серова. Такая не наскучит и за год, хоть с ней и беспокойно. Хорошо, что умна — в дела нос не сует, советы по ночам не нашептывает. Хотя и чует Серов: недовольна Лелька-Лизавета уильским заплесневением. Женщинам ненавистна неопределенность.
Адъютант командующего Иван Скворцов не выносил Лельку. За барские замашки. Попробуй, найди ей в киргизских степях коньяков, а тем паче — шампанского! Выручали сундуки богатых киргизов, только на людях не пьющих или сберегавших дорогие напитки для важных русских гостей. Так мало того: Лелька требовала кружевного белья, не хуже, чем у бывших дворянок, атласных и тонкой шерсти платьев, бархатных жакетов, меховых ротонд. В семнадцатом-восемнадцатом годах было бы проще: помещичьи усадьбы того и ждали, чтоб их пошерстили вольные люди. А ныне, в голодном году, тряпье только с базара и чаще заношенное до лоска. Приходилось сбивать замочки с сундуков у казаков — у тех, кто воротил нос от мобилизации в серовское войско. Грабеж, конечно. Но с Лелькой не поспоришь…
— У себя? — спросил Глеб у Скворцова, с остервенением чистившего двор от снега деревянной лопатой.
— С кралей. — Иван с удовольствием оторвался от работы. — Дай махорочки-то. Лучше не ходи, может пульнуть. Хлещут, а никак не спьянеют — оба один к одному. Потом захотят на тройке гонять по Уилу… — Он смачно запыхтел самосадом. — Ну и жизнь, пропади она пропадом!.. Не ходи!
