И все это без тени иронии.
И вот вы можете лицезреть этого Великого Вождя, Капитана Каравана, стоящего перед группой разномастных кочевников, и торжественно обращающегося к ним на корявом языке сиу. Впрочем, говорил по большей части Вуттон, я же важно кивал в знак согласия. Да и желание стоять на своем у меня тоже куда-то испарилось: одного взгляда на это сборище хватило, чтобы я безоговорочно согласился с проводником. Это были первые шайены, которых мне довелось видеть вблизи, и если брюле-сиу показались мне опасными, то вид этих парней привел бы в трепет даже Великого Веллингтона. Как на подбор, рослые – с меня, – самые высокие из всех индейцев, что мне встречались, с мощными торсами, длинными, заплетенными в косы волосами, лицами римских сенаторов и даже в такой тяжкий час гордые, как испанские аристократы. Мы пошли с ними к берегу реки, сопровождаемые майором – командиром форта и самым активным и смышленым из наших инвалидов. Последний был, ясное дело, полным придурком, но загорелся идеей полечить страждущего язычника. Не сомневаюсь, будь тот болен астмой или бронхитом (все понимали, что это, скорее всего, не так), то в пять минут запрыгал бы у нашего эскулапа, как козленок. Мы остановились; на том берегу показалась волокуша, и мы с Вуттоном и инвалидом, в сопровождении шайена, указывающего путь, пересекли брод и отмель. Самозваный доктор взглянул: на травуа корчился, сжимая ослабевшими руками брюхо, молодой индеец. Инвалид поднял на меня испуганные глаза.
– Не знаю, – говорит. – Выглядит так, будто у него пищевое отравление, но я боюсь, что… это та самая болезнь, что бушует на Востоке. Не исключено, что это… холера.
С меня было довольно. Я приказал всем вернуться на нашу сторону и заявил Вуттону, что, разумно это или нет, нам нельзя медлить далее.
– Скажите им, что нам известна эта болезнь, но лечить ее мы не умеем. Скажите, что… А, проклятье, скажите, что такова воля Великого Духа или еще что-нибудь! Посоветуйте им вывести всех здоровых из лагеря – больным все равно не поможешь. Пусть уходят на юг, пусть кипятят воду и… Ну, я не знаю, Дядя Дик. Мы ничего не можем для них сделать, разве что убраться отсюда подобру-поздорову, и как можно подальше.
Он переводил, я же тем временем напрягал извилины в поисках подходящего жеста. Полдюжины шайенских старейшин выслушали его молча, на каменных лицах не шелохнулся ни один мускул. Потом они посмотрели на меня, а я, изо всех сил стараясь изобразить сдержанное сочувствие, думал тем временем: «Господи, только не дай заразе перекинуться на нас». Я видел эту штуку в Индии и знал, чем она может обернуться. А у нас ни докторов, ни лекарств.
– Я сказал им, что сердца наши пали на землю, – говорит Вуттон.
– Очень хорошо, – отвечаю я, потом поворачиваюсь к индейцам, простираю по сторонам руки, ладонями вверх, и произношу единственное, что пришло мне в голову: – За все, что ниспосылается нам, да исполнит Господь нас истинной благодарности во имя Христа. Аминь.
Их племя гибло, так какого черта тут еще скажешь?[78]
Похоже, получилось все как надо. Их вождь, величественный старикан с серебряными долларами в косицах и убором из перьев, ниспадающим до самых пят, поднял голову; нос и подбородок его были очерчены резко, словно форштевень фрегата. Он воздел в прощании руку и молча повернулся, подавая пример остальным. Я с облегчением выдохнул, а Вуттон поскреб затылок и произнес:
– Сдается, они довольны. Все прошло прекрасно.
Не прошло. Два дня спустя, когда мы свернули к переправе у острова Чуто, четверо из нашего каравана слегли с холерой. Первыми двумя оказались молодые парни из «питтсбургских пиратов», третьей – женщина из семьи переселенцев. Четвертым был Вуттон.
VI
Вполне разделяю мнение поэта, что «смерть каждого человека обедняет нас»[79]. Хочу добавить только, что уход одних обедняет нас гораздо сильнее, нежели уход других, причем эти первые именно те ребята, существование которых мы воспринимаем как данность, не догадываясь даже, насколько отчаянно нуждаемся в них. Только что они расхаживают себе, как будто так и надо, и все идет лучше некуда, а в следующий миг – брык и давай сучить пятками по земле. И тут, словно гром на голову, на тебя обрушивается мысль: это не просто мелкая неприятность, а самая настоящая катастрофа. Только тогда ты понимаешь истинный смысл слова «печаль» – не по преставившимся беднягам, а по себе самому.
По счастью, Вуттон не совсем преставился, но никогда не доводилось мне видеть человека, столь близко подошедшего к краю. Три дня он бился в агонии, распластанный, словно труп, и когда я смотрел, как трясется под бизоньей накидкой его тело после очередного, неизвестно какого уже по счету, рвотного спазма, то думал, что Вуттон с таким же успехом мог бы уже и умереть, потому как пользы от него теперь никакой. Искра жизни тлела так слабо, что мы не осмеливались даже переносить больного, и было совершенно ясно: пройдут недели, прежде чем он снова сможет сесть в седло – если сам тем временем не откинет копыта, конечно. Но ждать мы не могли: припасов у нас уже сейчас оставалось в обрез до форта Бент или больших складов на Симарроне, никаких признаков идущих следом за нами караванов не наблюдалось, да и вдобавок ко всему жизнь словно покинула прерию, как это случается время от времени. От самого форта Манн мы не встретили ни одного бизона.
Но недостаток припасов – это только полбеды, главная проблема в том, что без Вуттона мы были обречены, и, осознав этот факт, я погрузился в пучину ужаса.
Без него мы были все равно что без мозга – нам не хватало чего-то более важного, чем даже еда и патроны: знаний. К примеру сказать, исключительно благодаря ему нам дважды удалось избежать заварушки с индейцами: одного его присутствия оказалось довольно, чтобы брюле оставили нас в покое, и именно мудрость проводника позволила смягчить шайенов, которых я готов был настроить против нас. Без Вуттона мы не могли даже толком вести переговоры с индейцами, поскольку ребята Грэттена и погонщики, выглядевшие такими бывалыми в Вестпорте, обернулись настоящим сбродом, вооруженным ружьями и хлыстами, и представлений о прериях у них было не больше, чем у меня. Грэттену уже довелось проделать этот путь, но не главным, и с опытными проводниками, указывавшими путь. С полдюжины раз, когда пастбища становились скудными, Вуттон легко находил новые – без него наш скот попросту передохнет, поскольку нам не по силам найти хорошую траву даже у себя под носом. Случись нам попасть в двухдневную пылевую бурю и потерять дорогу, случиcь пропустить источники на южной тропе, случись потерять время, пережидая ливень, случись столкнуться с врагами – Вуттон нашел бы след снова, разыскал пропавшие источники, определил местонахождение складов или сумел подстрелить что-нибудь съестное, разнюхал о приближении супостатов за два дня до их появления, чтобы мы могли уклониться или подготовиться к встрече. Во всем нашем караване не было человека, способного на такие вещи.
