– Порядок! – авторитетно заключил он. – Впрочем, я ведь знал: иначе и быть не может. Хлюпики вообразили, будто так просто сломать нашего парня из гиперзвуковой. Вопреки всем и вся…
– Разумеется, вопреки всем и вся! – воскликнул Андрей. – Не знаю уж, кто из нас больше и рад.
– Думаю все-таки – я, – заявил Ивашин. – Ты-то один, а нас радуется трое. Во-первых, подполковник Семенов. Это, брат, уж не тот Семенов, которого ты собирался списать за борт. А вот этот молодой – капитан Рашидов. Амир, представляйся! – Но, и не подумав дать слово вытянувшемуся Рашидову, Ивашин продолжал: – Уже знаю: нынче у вас двойное, не то тройное торжество. Чтобы не портить его деловыми разговорами, давай сразу: мы к тебе. Все трое. Я с предложением, они с просьбой. – Заметив, как удивленно Андрей посмотрел при этом на Семенова, Ивашин рассмеялся: – Не гляди волком. Он тоже хочет просить именно тебя.
И, заметив, что Вера и Алексей Александрович тихонько вышли, Ивашин уселся в кресло и быстро и ясно рассказал Андрею, что он, Ивашин, руководит подготовкой экипажа для полета вокруг Луны. Поработать вместе с ним над подготовкой этого экипажа Ивашин и предлагает Андрею.
– Когда-то ты был прав: в гиперзвуковой Семенову уже нечего было делать. А тут совсем другое дело.
– Бога за бороду взять не просто, – усмехнулся Андрей.
– Брали! – тоже с усмешкой сказал Ивашин.
– Такой тяжелый рейс…
– Ты не так понял: его дело поработать с экипажем. А не гляди, что Семенов хром. Он у меня, знаешь, как работает! – В доказательство высоких качеств работы Семенова Ивашин поднял крепко сжатый кулак и погрозил неизвестно кому. – Я хочу вопреки общему убеждению…
– Послушай, нельзя в таком деле творить все вопреки…
– Не все, но кое-что необходимо, – Ивашин тряхнул головой так, что его выгоревшие до белизны волосы беспорядочно рассыпались. Быстрым движением руки он закинул их назад. – Ежели тут не пойти вопреки кое-чему и кое-кому, ничего не выйдет. Мне говорят: один из тысячи, может, подойдет, и то не наверно. А я говорю: мне сверхчеловеки не нужны. Вот, к примеру, этот, – он показал на Рашидова, – просто ненавидел технику, относился к ней, как к досадному довеску к его собственному непревзойденному "я". А жизнь перевернула его с головы на ноги, и вот… – И оборотившись к Рашидову: – Скажи сам, Амир, в технику веришь?
– Как в самого себя!
– Не так мало! – усмехнулся Андрей.
– Рашидов из скромности не сказал, что верит в нее как в бога, – заметил Семенов.
– Ну, это уж не годится: делать из техники бога! – с неожиданной для самого себя горячностью заявил Андрей, словно уже включился в работу. – Это ни к черту. Бог – это человек! Техника – при нем.
– Кажется, мы сразу поняли друг друга. Все четверо, – весело воскликнул Ивашин. – Значит, считаем вопрос…
Но тут его перебил заглянувший в комнату Алексей Александрович:
– Принимай гостей, Андрюша: Ксения.
Андрей резко повернулся. Вырвав его, как говорят, у смерти, Ксения ни разу не появилась потом ни одна, ни с другими врачами. Что ж, может быть, это и к лучшему. Но почему Ксения входит с комдивом? И почему такой сияющий вид у Веры? Ей-ей, отец прав: женщины сияют так только тогда, когда им удается кого-нибудь женить. Значит, мама женит Вадима, а Вера Ксению?.. Забавно!
Андрей не следил за общим разговором. Он, как сквозь вату, слышал твердый голос своего бывшего комдива:
– Кажется, я скоро паду жертвой борьбы за мир. – Он иронически приподнял лацкан своего штатского пиджака. – Красно говорить я никогда не умел. Но память у меня всегда была на все сто. Вероятно, поэтому я и выезжал на том, что запоминал подходящие мне речи других. Поэтому, вероятно, во мне нет и горечи, если разоружение начнут с меня: "начальник сектора летающих лабораторий". Что ж, если такова воля моего народа – подчиняюсь. И все-таки я солдат, готовый по первому звуку трубы снова стать в ряды родных ВВС. Да, я тот самый советский солдат, что вовсе не собирается подставлять правую щеку, ежели ему достанется по левой…
Исподтишка поглядывая на комдива, Андрей думал: "А ведь это мой собственный портрет – до противности все рассудочно, отмерено, рассчитано, – все: от пробора – волосок к волоску – до движений руки, с безошибочной четкостью разрезающей точные фразы. Небось даже жалеет, что нужно самому соразмерять эти движения и нет утвержденного свыше наставления о том, как это делать генерал-лейтенанту в отставке. Не военному вообще и не просто офицеру, а именно генералу. И не просто генералу, а отставному. Мне, Андрею, никогда и в голову не приходило, как это выглядит со стороны! Бедная Вера…"
Андрей даже потряс головой, чтобы отделаться от этих мыслей. Но размеренная, четкая речь бывшего комдива не давала ему покоя:
– …Мы с вами уже видели, что сверхмощное оружие может быть пущено в ход авантюристами, стоящими у пульта управления этим оружием. Можем ли мы допустить, чтобы вопрос о том, быть миру или войне, еще раз выдали на откуп слепому случаю или просто политическим преступникам вроде Хойхлера? Нет. Оружие создается руками человека. Эти же руки способны его уничтожить. И они должны это сделать. Пускай только те скажут: мы согласны разоружиться, и все, чем мы сейчас способны уничтожить полмира, мы бросаем в мартен…
– Не в мартен, а в море, коли на то пошло, – поправил комдива Ивашин. – Повторять, так уж точно, а не в вольном переводе. И кому ты все это здесь говоришь?
Алексей Александрович поспешил вмешаться:
– Есть новость: передают, что Парк громогласно заявил – он за подлинное разоружение. Но мы теперь говорим: "Нет, в мартен все – и пушки и танки!" И вот представьте, по последним данным, Парк собирался в Лугано с декларацией советского предложения о разоружении.
– Не может быть! – в один голос воскликнули сидевшие за столом.
– Но к этому нужно сделать одно маленькое добавление. – На лице Черных появилась усмешка. – Парк в Лугано не поедет.
На этот раз все удивленно молчали.
– Это точно? – сухо спросил, наконец, комдив.
– Не поедет, потому что… – Алексей Александрович запнулся.
– Воистину неисповедимы пути господни, – иронически бросил Ивашин. – Парк не поедет!
– А жаль, – с обычной своей уверенностью отрезал комдив. – Я бы пожелал ему успеха. Чтобы на этот раз слова "мир" и "разоружение" прозвучали не только пышным вступлением, а окончательным, на веки веков нерушимым выводом.
– Не так же неспроста он вдруг решил не ехать? – сказал Ивашин.
– Будто не понимаешь? Вагончик сошел с рельсов – его пустили под откос, – ответил Черных.
– Начисто?
Алексей Александрович пожал плечами.
– Так-таки и не знаешь? – недоверчиво спросил Ивашин.
– Могу сказать одно: если бы раньше он был достаточно последователен и тверд, то кое-какую пользу он еще мог принести и у себя дома… А в общем пожал, что сеял, жаль только, что он не сможет выступить свидетелем по делу Хойхлера. Но, надо думать, суд обойдется и без него. Достаточно страшно для провокаторов войны будет и то, что мир услышит из уст самого Хойхлера.
