Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
— Пить… пожалуйста, дайте пить… — Я слабым хриплым голосом пытаюсь разбудить старуху, с трудом фокусируя на ней мутный взгляд.
Старуха просыпается, всматривается в меня, делает отрицательный жест, что-то быстро лопочет, видимо, объясняя, что пить нельзя. Я тупо смотрю на нее, затем, считая, что она не понимает мою просьбу, с трудом тяну руку к губам, иллюстрируя желание пить.
— Вода… вода… пить…
Старуха встает, берет носовой платок, смачивает в стоящей на столе миске с водой, выжимает его и плотно прикладывает его к моим губам. Я жадно пытаюсь высосать из материи влагу. После бесплодных попыток утолить жажду я отворачиваюсь, тяжело вздыхаю и снова впадаю в забытье.
Когда я снова прихожу в сознание, чувствую себя немного лучше. Я пытаюсь приподняться и оглядеться. Я вижу на столе графин с водой и хочу дотянуться до него, но у меня ничего не получается из-за сильной слабости. Я делаю последнюю попытку схватить графин, но опять промахиваюсь и сбиваю на пол миску с мокрыми платками и еще какие-то предметы. Дверь комнаты открывается, поспешно входит старуха сиделка. Она что-то сердито бормочет и ставит кувшин подальше от меня.
Пока старуха возится, устраняя беспорядок, входит Акито и садится рядом с постелью. Я гляжу на него в немом страхе и делаю безуспешную попытку приподняться и поклониться.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает он.
— Хорошо, сэр, спасибо, — отвечаю я и удивляюсь бесплотной слабости своего голоса.
— Почему вы не ели продукты, которые я вам передал?
Я удивленно смотрю на него.
— Вы знаете, сколько вы пролежали без сознания?
— Сутки? — Я вижу по его взгляду, что это не так, и неуверенно делаю другое предположение. — Больше суток? Двое суток?..
— Девять дней.
Я ошарашенно молчу. Потом не нахожу ничего более умного, чем попросить прощения:
— Пожалуйста, простите меня…
— Почему вы ничего не ели?
— Откуда вы… знаете?
Акито сдержанно вздыхает.
— В любом случае, это обернулось к лучшему. Вы пережили тиф только потому, что голодали. Так сказал доктор.
Пауза.
— Прошу простить меня, сэр. Я готова вернуться к своим обязанностям.
— Ваша обязанность — поправиться и быть готовой к переезду в Японию. — Отвечая на мой изумленный взгляд, он поясняет: — Я отправлю вас в Японию через несколько дней. Вы будете жить в моей семье. Там вы будете в безопасности.
— Нет, не надо, — испуганно говорю я, забыв о том, что у меня нет права возражать.
— Если бы не я, вы бы умерли от тифа. Вам нужно выбрать, Рин. Пришла пора выбрать: я или лагерь?
— Прошу прощения, сэр… я бы хотела вернуться обратно в лагерь…
— Не будьте неблагодарной.
— Прошу меня простить… в лагерь… — упрямо повторяю я.
Я не такая уж героиня, как может показаться. Я просто уже привыкла выживать в лагере, а этот человек пытается навязать условия, о которых мне ничего не известно, и кто его знает, что меня ждет в далекой, пугающей и враждебной Японии. Если судить с такой позиции, я не только не героиня, а именно то, чем я являюсь: робкое и тихое создание, брошенное на произвол судьбы на просторах Второй мировой, которое просто имитирует сопротивление, пытаясь использовать свое эфемерное преимущество в вопросах выживания.
— Я понимаю ваше беспокойство, но это бесполезно, — терпеливо объясняет Акито.
Я упорно молчу.
— Давайте проведем переговоры, Рин. Разве есть кто-нибудь, кроме меня, кто мог бы позаботиться о вас?
Я продолжаю молчать.
— У вас нет никого. Я навел о вас справки. Ваши родные были эвакуированы из Шанхая в первые дни войны, но есть данные, что судно, перевозившее их, затонуло.
Я продолжаю молчать. Но это уже возмущенное молчание. Почему этот человек так свободно делает предположения о гибели моей семьи?
— Почему бы вам не положиться на меня? Без меня вы бы уже погибли. Вы бы умерли от тифа.
— Я бы хотела вернуться в лагерь, сэр… — бормочу я.
— Я предлагаю вам принять мои условия. Если вы откажетесь, я могу вас заставить. Подумайте над моим предложением. Поверьте, я не плохой человек.
Акито пытается прикоснуться к моему липу, но я отворачиваюсь.
— Я вам не враг. Война тяготит меня еще больше, чем вас. Давайте договоримся. Я вас отправлю в Японию. Вы будете моей личной военнопленной. Если война закончится благоприятно для вас: я не вернусь, и вы найдете свою семью — вы сможете уехать и жить где угодно. Если война закончится благоприятно для меня: вы не сможете найти свою семью, и я вернусь живым — вы останетесь со мной.
Я закрываю глаза, имитируя слабость.
— Вы ведь все равно одна, Рин. Доверьтесь мне. Будьте уверены — я человек, на которого вы можете положиться.
Что я могла сделать в такой ситуации? Во мне никогда не было ничего героического. Я всегда была типичным младшим ребенком в семье: слабым, тихим, неуверенным, — тем, за кого всегда кто-то из старших принимал решения.
Глава 13
Япония, порт Кобэ. Теперь мое имя Эмилия Рихтер. Так написано в документах, которые достал Акито Абэ, чтобы получить возможность переправить меня в Японию. По этим бумагам я значусь немкой из Чехии. Я не знаю, кто такая Эмилия Рихтер и какими путями ее документы попали ко мне. Когда я робко спросила Акито Абэ, не были ли эти документы получены каким-то криминальным способом, он коротко ответил, что любой подлог документов неизбежно связан с криминалом. Дальше я не решилась расспрашивать. Мне не нравится мое новое имя, и я надеюсь избавиться от него при первой же возможности.
Я спускаюсь на берег после двухдневного путешествия из Шанхая. Как бы ни страшило меня будущее на японской земле, я все же чувствую себя радостно возбужденной от возможности наконец-то вырваться из ограниченного пространства корабля. Только теперь я начинаю понимать, как устала от длительного пребывания взаперти, в условиях невозможности свободного передвижения: сперва в лагере, потом в постели во время болезни. Судно, перевозившее меня в Японию, было моей последней тюрьмой — по крайней мере, я надеюсь на это.
— Ну вот мы и добрались до земли! Господи, помоги пережить и это новое испытание! — громко и излишне театрально возглашает рядом со мной мужчина средних лет, глава семьи русских немцев. Этому семейству, как и мне, японские власти дали разрешение переместиться из Шанхая в Японию. Они утверждали, что в Японии проживали их родственники или, что более вероятно, члены их религиозной общины, которых они называли родственниками.
Мне претила их чрезмерная религиозность, но я вынуждена была держаться вместе с ними, потому что, кроме них, на судне не было белых людей. В этой семье было пятеро детей, из них я больше всего сблизилась со старшими — Лилой и Максом. Они были почти мои ровесники, уверенные, бойкие и, если узнать их получше, совсем не похожие на своих набожных родителей. Лила чем-то напоминала Веру. Я общалась с ней и ее братом на смеси русского и французского.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 49
