Но начну, пожалуй, с начала.
Эрмина ждала меня внизу, ее милое круглое лицо было невероятно бледным. Она выглядела очень элегантно в своем любимом платье (черное с желтым), огромный бант кайзеровского желтого цвета украшал высокую прическу, высоченные каблуки делали ее выше меня ростом. Я быстро чмокнула ее, и мы вступили в ярко освещенный красный салон, который превратился в сказочную страну.
Персидский ковер был свернут. Паркет натерт до блеска. Все вещи в помпейском стиле исчезли, не было и египетской кушетки, а стены были украшены пестрыми лентами, в которых переплелись цвета Венгрии — красный, белый, зеленый. Острый взгляд влево — картина с обнаженной женщиной на месте, раму украсил дубовый венок. Под ней стояла ваза с разноцветными гвоздиками, источавшими такой сильный аромат, будто здесь побрызгали духами.
Мягкий свет. Не керосиновые лампы, а сто дорогих восковых свечей в красно-зелено-белых деревянных шандалах.
Но прекраснее всего был стол. Он стоял в беседке из ивовых веток, густо оплетенных свисавшими вниз красными, белыми и зелеными перцами, так что казалось, что сидишь под небом из ярких овощей. Такого я еще не видывала.
Остальные гости были уже тут и стояли перед нишей, при нашем приближении они обернулись и застыли, словно пред ними предстало привидение.
Габор поднял голову, глаза его округлились. В салоне стало так тихо, что слышно было, как потрескивают свечи. Наконец генерал широко развел руки и произнес: «Добро пожаловать!» — оцепенение было нарушено. Нас радостно окружили, и со всех сторон посыпались комплименты.
— Да вас не узнать! — пробасил генерал, глядя прямо на мою тончайшую талию. — Не прошло и трех недель, а в Эннсе уже новая красавица. Нет-нет, душа моя, нет, нет и нет! Больше никаких книксенов. Пусть это останется в прошлом, — и, подняв меня, он поцеловал мне руку.
Я густо покраснела. Генерал целует руку пятнадцатилетней! Такая честь оказывается лишь замужним дамам. Молоденькой девушке никогда.
— Что ж, ребенок нравится, — воскликнула принцесса Валери своим хрипловатым голосом. На ней было платье королевского синего цвета, оно волочилось по полу и было слишком длинным для Эннса. — Прелестна, прелестна! Просто конфетка! — сказала она своему мужу. — Как вы считаете, Эди? Я права?
Лейтенант Шиллер ничего не ответил, но это никого не удивило. Он был известен как большой молчун. Принцесса говорила, он слушал.
— О! Моя Минка, — воскликнул граф Шандор. — Она выглядит, как… как наша… как, ну да… как настоящая маленькая женщина. Как бежит время…
И тут ко мне, не скрывая восхищенного взгляда, подошел Габор. Эрмина тут же предостерегающе подняла палец, и я опустила голову.
— Сударыня похожа на фею из сказки, — услышала я его голос. — И это не пустой комплимент. А сейчас… Позвольте вам представить. Мой друг Аттила Надь.
Я подняла голову — передо мной стоял незнакомец. Он был чуть старше Габора, выше и стройнее, с явно южным типом лица. Черные, как смоль, гладкие волосы, черные глаза, прямой нос и римский профиль. А еще тонкие породистые усы. Он так молодцевато раскланивался передо мной, что я забыла опустить глаза, уставившись на него как зачарованная. Выпрямившись, он улыбнулся мне. Боже! Что же это было! Его крепкие белые неровные зубы напомнили мне вдруг волка. Алчущего… чего? Но мне ничего не пришло в голову, потому что между нами протиснулся генерал в своей роскошной красной с золотыми шнурами парадной форме.
— Уберите свои коготки, Надь. Голубка принадлежит мне.
Он подал мне руку и повел меня как свою личную гостью к столу. И где же было мое место? На сей раз я сидела не в конце стола, куда обычно усаживают молодежь. Я царила по правую руку от Его Превосходительства, точно напротив Габора, и по левую руку от графа Шандора, который зачарованно следил за каждым моим движением, как будто видел меня впервые. Восхищенная улыбка не сходила с его уст.
— Добро пожаловать в мою csarda[7], — пробасил Зольтан фон Бороши и кивнул мне: — Сегодня празднуем, как это делают в прекрасной Венгрии. Еда, питье, песни и танцы. Будет весело. Жизнь прекрасна. Hie et nunc![8] — И он указал на зеркальную нишу, которая преобразилась до неузнаваемости.
Ее превратили в музыкальный павильон. Широкая плюшевая софа была убрана, а под балдахином из красно-бело-зеленой ткани ждали пятеро цыган в ослепительно синих, шитых золотом униформах: Мор, первая скрипка, Янош, вторая, Кароли, басист, Писта, тарогатто, и знаменитый цимбалист Матиас. Генерал кивнул, и они заиграли.
— Минка, это чардаш! В нем столько чувства! — восторженно воскликнул Его Превосходительство, я же должна была собрать всю свою волю, чтобы не отбивать такт ногой. Такой зажигательной музыки мне еще никогда не приходилось слышать. Я едва замечала, как приносили блюда, до того околдовали меня эти мелодии. Некоторые начинались сладостной истомой, потом ускорялись, становясь все быстрее, еще быстрее, еще веселее, — и все завершалось диким воплем от переполнявшей душу жизнерадостности.
Мор, первая скрипка, подошел к нам, поклонился и, встав возле принцессы Валери, заиграл ей прямо в ухо. Полились высокие, тонкие певучие звуки, а трели рождались, казалось, в горле какой-то птицы и выливались в блаженное радостное ликование. Затем он приблизился к Эрмине, а потом мне снова пришлось покраснеть, потому что музыкант подошел ко мне, и я опять оказалась в центре внимания. О, эта сладостная музыка! Да еще пылкие взгляды поклонников — Габора и Аттилы. Это была совершенно новая ситуация. Но к ней вполне можно было привыкнуть.
Генерал подхватывал начало песен своим густым глубоким басом: «Дорога среди акаций» и «Выпив вечером красного вина». Подали закуски. Я с удивлением глядела на тарелку. Грубый салями, жирный паштет, три половинки соленого огурца, прозрачные, почти белые. Я сглотнула. Это произведение венгерского повара? Исключено. Я не смогу такое съесть. Наш шеф-повар был французом. И я привыкла к легкой, изысканной пище. А с тех пор как стала носить корсет, желудок мой стал очень капризным, прямо как у тетушки Юлианы, которой становилось плохо после каждого второго кусочка. Но и без корсета я не смогла бы ничего проглотить, потому что от близости Габора у меня перехватило горло. Он пожирал меня глазами, когда думал, что никто этого не видит. Я тоже не выпускала его из поля зрения. Из-под скромно опущенных ресниц я улавливала каждое его движение, и от одного этого сладко волнующего греховного чувства я была уже сыта. А трапеза только началась. Веселой чередой нам приносили бобовый суп с салом, капустный суп с острыми красными колбасками из Дебрецена, пеперони в масле, такие острые, что обжигали желудок. А к этому всему поджаренный, сочащийся маслом хлеб с чесноком.
Я вопрошающе посмотрела на Эрмину, которая тоже ничего не ела. Она тотчас подняла голову. «Это варварство, — говорил ее взгляд, — цивилизованный человек такое не ест». Габор тоже был не в своей тарелке и по большей части оставлял еду нетронутой.
