— Так, по-твоему, ты растеряла свою прежнюю скромность?
Честный вопрос требовал честного ответа, и Гвендолин решилась говорить как на духу.
— Да, есть такое ощущение. Скромность предполагает умение придерживаться общепринятых норм морали и нравственности. Какая по-настоящему скромная женщина ляжет в постель с мужчиной после двух дней знакомства?
— Какая?.. Ты, например.
Гвендолин нахмурилась.
— Я никогда раньше так не поступала. И не предполагала, что способна, на такое. — Она покосилась на него. — Не понимаю, почему я это сделала…
— Я понимаю. — Феликс поймал ее руку своими сильными пальцами. — И ты понимаешь, просто боишься в этом признаться даже себе.
— В чем признаться?
— В том, что тобой двигало не влечение тела, а самая настоящая любовь.
Гвендолин осторожно высвободила руку.
— Если бы ты знала, — проникновенно продолжил Феликс, — как ты мне нравишься, когда забываешь об общепринятых нормах поведения и становишься самой собой — непретенциозной и твердо стоящей на земле! Были мгновения, когда я дико ревновал тебя к твоему предыдущему кавалеру, но потом понял, что он даже не прикасался к настоящей Гвендолин Снайдерсон…
Их взгляды встретились.
— А я прикасался. Я счастливый. Я трогал ее, вкушал ее, любил, наслаждался ею. И она проделывала со мною то же самое — свободно, по собственному желанию. И словами это волшебство описать невозможно!
У Гвендолин дыхание перехватило от такого признания, но она упрямо произнесла:
— Ах, вот почему ты здесь! Ты решил, что можешь и дальше свободно эксплуатировать мое тело, всласть развлекаться… А потом… потом…
— Твое тело меня абсолютно не интересует.
Гвендолин обескуражено и где-то обиженно моргнула.
— Не интересует?
Феликс с трудом удержался от смеха при виде ее разочарованного лица.
— Ни на йоту. — Он поднялся и вытер руки о полотенце. — Пойду, приготовлю обед, как обещал. Ты недолго, пожалуйста. Омлет начинает терять вкус через десять минут.
Гвендолин глубже опустилась в воду, и поднятые, ею волны мягко и ласково качнули ее. Тело откликнулось на эту символическую ласку так же, как если бы ее ласкал сам Феликс Миллингтон.
С тяжким стоном молодая женщина встала, вытащила пробку из ванны и, включив душ, сунула голову под тугие холодные струи.
— Ты сделал отменный омлет, — сделала ему комплимент Гвендолин, на этот раз одетая не в мужскую рубашку, а в уютную белую кофту ручной вязки. — Спасибо.
Двумя руками она обхватила чашку с горячим апельсиновым чаем.
— После расчистки снега у меня сил осталось только-только, чтобы добраться до кровати и уснуть.
— С удовольствием усну вместе с тобой.
Глаза Гвендолин удивленно округлились, затем подозрительно сузились.
— Кто-то утверждал, что мое тело его абсолютно не интересует…
— Все верно. Просто я не усну, если тебя не будет рядом.
Он принялся собирать со стола тарелки и чашки.
— У моей мамы на кухне висело старинное фарфоровое блюдо с замечательными словами «Здание строится на камне — дом строится на любви», — сказал Феликс, закрывая дверцу посудомоечной машины. — Твой дом построен на любви, на настоящей любви.
— Спасибо большое, — тихо отозвалась Гвендолин. — Я сама его обставляла. Только несколько старинных вещей осталось от тети Матильды.
Она почувствовала вдруг, что ей приятно говорить о доме, особенно после похвалы Феликса. Он в этот момент губкой вытирал, светлую деревянную поверхность стола.
— А тетина спальня один в один соответствует твоему описанию, — заметил Феликс. — Массивная кровать с водяным матрасом и огромная розовая балерина в резной раме над ней. Ничего, что я не удержался и заглянул?
Гвендолин улыбнулась.
— Ничего. У меня рука не поднялась поменять что-то в ее комнате. Не то чтобы тетушка была святой, но… но…
— Но она была Матильдой! — закончил за нее Феликс, и молодая женщина кивнула в знак согласия. — А альбомов со снимками от нее не осталось? Меня прямо-таки заинтриговала эта женщина.
— Есть несколько. В ее комнате, на комоде. — Гвендолин прикрыла ладонью зевок и добавила: — По этим фотографиям можно изучать историю века.
Она еще раз зевнула и замотала головой.
— Прости. Я уже в объятиях Морфея.
— Тогда пора спать. Тебе завтра на работу.
Феликс, шутя подхватил ее на руки и направился в спальню. Впервые в жизни мужчина нес ее на руках!..
Он как-то ухитрился нажать на выключатель, и все вокруг озарилось мягким розоватым светом.
— Твоя комната похожа на тебя. Слышишь, Гвендолин? — Он бережно усадил ее в кресло и снял с кровати цветастое покрывало. — Восхитительная смесь стилей и материалов. Гамма несколько странноватая, но выдает не испорченность натуры.
— Странноватая? А, по-моему, нет. — Гвендолин сняла кофту и оглянулась. — Феликс, ты что, собираешься спать здесь?
— Собираюсь, но не сейчас.
Когда она улеглась, он накрыл ее одеялом и заботливо подоткнул его со всех сторон.
— Сейчас проверю, как там камин, и выключу наружное освещение. Кроме того, нужно взглянуть на твою рождественскую елку. По-моему, она начинает засыхать, — сказал Феликс.
Гвендолин моргала, изо всех сил стараясь не заснуть.
— Елка искусственная, — сообщила она, снова зевнув.
— Гм… а выглядит, как настоящая.
Феликс погладил молодую женщину по щеке, ласково провел рукой по волосам.
— Спокойной ночи, любовь моя!
Гвендолин, стоя у зеркала, пыталась вдеть в уши золотые сережки, но у нее не особенно получалось, потому что глаза смотрели на отражение кровати. В том, что Феликс спал на ней, сомнений не было. На подушке осталась вмятина от его головы, а простыня до сих пор хранила тепло его тела. Наглый обманщик!
Но когда в семь часов зазвонил будильник, он, видимо, вскочил. Гвендолин слышала концерт, который он устроил в кухне, гремя тарелками и чашками. Там он пока и обосновался, предоставив ванную и спальню в ее полное распоряжение.
Гвендолин открыла шкаф в поисках коричневого кожаного ремня и шарфика, который обычно обматывала вокруг шеи, когда надевала голубое шерстяное пальто. Шарфик она нашла тут же, а ремень обнаружился на кресле под чемоданом Феликса.
Чемодан стоял раскрытый, и вещи в нем были аккуратно, с толком уложены: нижнее белье, носовые платки, свитер, две рубашки, джинсы и шерстяные брюки. Шелковый, черный, похожий на кимоно халат был переброшен через спинку кресла, но на пижаму не было и намека.
