Глава двадцать первая
Она заснула. Кожа у нее была тонкая, мягкая, и было так приятно просто лежать рядом в темноте и слушать, как она дышит. Он и сам задремал, но вдруг проснулся и вспомнил, что же с ним произошло. Удивительно, но он и в самом деле здесь. Ее нога перекинута через его ноги, она дышит ему в шею, а ее ладонь лежит на его груди. Осознание этого было ему приятно. Айк чуть двинулся, и она зашевелилась.
— Ты не спишь? — прошептала девушка.
Он ответил, что нет. Мишель отчего-то засмеялась и скользнула ладонью по его животу.
— Сделай для меня одну вещь, — попросил он.
— Какую? — В голосе ее было удивление.
— Узнай у той девушки, на кого я похож.
— Это так важно?
— Очень.
— Чудной ты парень, — сказала она, и Айк почувствовал, как ее ладонь крепче прижалась к его животу.
Он повернулся к ней, и губы их встретились.
Проснулся он рано. Мишель еще спала — на этот раз на спине, — приоткрыв рот и закинув за голову руку. Некоторое время Айк любовался ею в предрассветном сумраке и вновь ощутил испытанное ночью удовлетворение. А потом он начал рассматривать саму комнату. Странное это было место, непривычное. Наполовину бордель, наполовину жилище девушки-подростка. Чего стоил один встроенный шкаф — высокий, узкий, с узкими полками одна над другой. На этих полках черные чулки в сеточку соседствовали с бейсбольной перчаткой, а красные вечерние туфли на высоченном каблуке — со старенькими кроссовками. На туалетном столике возле кровати выстроилась батарея флакончиков с духами и склянок с косметикой. Здесь же стояла фотография девчачьей волейбольной команды. Над зеркальцем пришпилена открытка с совокупляющейся парочкой. Надпись, составленная из вырезанных по отдельности буковок, гласила: «Во-о-о дают!» Рядом с занавеской висела другая надпись, оформленная как библейская заповедь: «Не согрешишь — не покаешься».
Мишель и сама была как ее комната: чего только в ней не было. Поэтому и составить о ней какое-то мнение трудно. Она ведь могла за минуту преобразиться. Вот она совсем девчонка — не дашь и законных шестнадцати — и вдруг становится такой хладнокровной, опытной. Айк даже представить не мог, что ей столько всего известно. И дело было не только в сексуальной искушенности. Ее знание жизни было больше, глубже, и он чувствовал себя рядом с ней увереннее и спокойнее.
Айк все рассматривал комнату и вспоминал прошедшую ночь. Мишель спала. Если бы всегда были только палящее солнце и прохладная тень пирса. Пустынный берег. Ночи с Мишель. На мгновение ему удалось это представить. Он остался один на один со своим воображением, поглощенный этим мысленным образом, освободившим его от смятения, испытанного однажды в солончаках. Но вскоре все исчезло. Перед глазами встало лицо Хаунда Адамса — каким оно было в момент, когда он объявил о смерти Терри. Это лицо словно вплыло через узкое окошко вместе с солнечным светом и стало расти, расти, пока не заполнило собой всю комнату.
Наконец Айк выбрался из постели и принялся собирать свою одежду. Ступая по холодному линолеуму и ежась, отправился умываться — осторожно, чтобы не разбудить Мишель. Перед тем как уйти, он подошел посмотреть на нее. Девушка теперь спала на боку, и волосы рассыпались по подушке изящным веером. Айк хотел дотронуться до нее, погладить завитки волос на висках, но отчего-то не стал. Вместо этого он направился к выходу и тихонько прикрыл за собой дверь.
В коридоре было темно. Из лестничного проема тянуло холодом. Он зашел к себе переменить рубашку и отправился в дом, где жил Престон. Ходьба согрела его. Он много думал об усадьбе на ранчо и о том, что связывало ее с магазином на Мейн-стрит. Ему хотелось взглянуть на альбом с вырезками, о котором упоминала Барбара. Айк шел быстро, не отрывая глаз от асфальта, и безуспешно пытался прогнать стоящее перед глазами лицо Хаунда Адамса — видение, разрушившее его утро.
Окна Престона выходили на восток, и на крыльце было тепло и солнечно. Барбара выглядела нездоровой. Бледная, лицо в каких-то пятнышках, под глазами темные круги. Она не особенно ему обрадовалась, но и не удивилась и пригласила его войти. Она казалась такой хрупкой во фланелевой рубашке Престона, доходящей ей до колен, и такой уставшей, что на мгновение он пожалел, что пришел. Он вспомнил свою сегодняшнюю ночь и подумал: было ли у Барбары с Престоном что-нибудь подобное?
Айк сидел на кухне, Барбара варила кофе. Она уже слышала о смерти Терри. Он спросил о Престоне, и девушка сказала, что свидетелей до сих пор не находится. Похоже, Хаунд Адамс сказал полиции, что Престон вообще к поножовщине не причастен, а был еще кто-то, сбежавший через заднюю дверь. Ножа так и не нашли, и Престона скоро освободят.
— Может, уже освободили, — добавила она, — просто я не знаю.
— Он бы, наверно, пришел сюда?
— Необязательно, он может быть у Морриса.
— Боюсь, они так и хотят, чтобы его выпустили.
Айк рассказал, что уже видел в городе каких-то родственников Терри. Барбара страшно перепугалась, словно ей и в голову не приходило, почему никто ничего не говорит полиции. Айк, почувствовав себя круглым идиотом из-за того, что сболтнул лишнее, уставился на продранный линолеум.
— Слушай, — начал он, помолчав, — я вот еще почему пришел — хотел спросить кое о чем.
Он поднял голову. Барбара смотрела на него, не выпуская из рук кофейную чашку.
— Ты говорила, Престон и Хаунд были партнерами. Что тебе еще известно? Не знаешь, случайно, что между ними произошло?
Она встала и подошла к шкафчику над холодильником. Пошарив по полкам, вернулась к столу с большой потрепанной картонной папкой, перевязанной темной ленточкой.
— Вот тут его вырезки. Когда я сюда переезжала, он многое повыкидывал. Это я вытащила из мусорного ведра. — Она положила перед ним папку. — Не знаю, найдешь ты здесь что-нибудь или нет, но можешь посмотреть. Сама я об их с Хаундом делах ничего не знаю. Знаю только, что они не разговаривают. Мы с Престоном пару раз встречали Адамса на улице, так они даже не смотрели друг на друга, притворялись, будто не видят. Странно все это, но в чем тут дело — понятия не имею.
Айк раскрыл альбом и начал смотреть вырезки.
— Ты говорила, Престон не здешний, что он сюда переехал.
Барбара кивнула.
— Он вроде бы из Лонг-Бич или откуда-то из тех мест. По крайней мере, его родители живут там. Представляешь, его отец — какой-то проповедник.
— Это он тебе сказал?
— Он не хотел говорить. Когда мы с ним сошлись, он вообще сказал, что его родители умерли. А потом один раз позвонила какая-то женщина и представилась его матерью. Я с него целый день не слезала, и он в конце концов признался. Вот тогда он и рассказал, что его отец — проповедник. Я спросила, почему он мне соврал, а он только плечами пожал. С расспросами к нему лучше не приставать, иначе взорвется.
