— А я, — к всеобщему удивлению поднялась и Лягария, — дарю тебе вот что.
Она отстегнула значок и торжественно вручила его паяцу, не сомневаясь, что тот ответит ей: «От имени сгоревшей планеты заявляю: вы — самая благородная из всех, а ваш подарок мне жизненно необходим!»
Однако Лягария услышала всего лишь короткое «спасибо». Мало того, паяц равнодушно положил значок на камень, в то время как фасолину Кутаса он так крепко зажал в кулаке, будто её у него собираются отнять силой. «Какое всё-таки несознательное создание!» — разочарованно подумала лягушка.
Сердечно попрощавшись ещё раз с единственным обитателем этой планеты, все вернулись на вездеход и поехали к «Серебряной птице».
— А у меня для него не было никакого подарка, — виновато произнёс Твинас. — Разве что трубка…
— А у меня разве только перчатка, — вздохнула Эйнора.
— О, принцесса желает избавиться от перчатки? — усмехнулась Лягария, которая осталась верна себе даже после утраты значка.
Эйнора съёжилась и снова надолго затихла. Кутас всё время не отрывал взгляда от удаляющегося камня, на котором остался сидеть паяц. Быстро наступающий рассвет коснулся его колпака, плеч, рукавов, камня… На вездеходе потушили фары, пассажиры переключили всё внимание на корабль, к которому они приближались, и только Кутас не сводил глаз со светлеющей вдалеке блузы Улюса-Тулюса, а на том месте, где у него был нос-фасолина, отныне красовался шрам в виде вопросительного знака. Что-то вдруг пришло в голову щенку, и это оказалось настолько важным, что, улучив момент, Кутас соскочил с заднего сиденья вездехода и помчался назад, к валуну.
Кутас решил задать паяцу один-единственный вопрос, а потом быстро вернуться на «Серебряную птицу»…
О чём спросил Кутас
Кутаса хватились, только когда поднимались по трапу на корабль.
— Вот тебе раз! — первым заметил его отсутствие Кадрилис.
— А я слышала, как что-то шлёпнулось на дорогу, но не придала этому значения, — призналась Эйнора.
— Да никуда он не денется, — успокоил Твинас. — Сейчас вернётся.
Все расселись по местам, только Кадрилис остался ждать снаружи, на верхней ступеньке трапа, чтобы ещё издали увидеть возвращающегося друга. К тому же заяц опасался, что по команде лягушки трап могут поднять и корабль без промедления улетит.
— Все ли пассажиры на своих местах? — прозвучал вопрос из пилотской кабины.
— Кутаса нет! — выкрикнул снаружи Кадрилис. — Кутас ещё не вернулся.
— Никакой дисциплины, — возмутилась Лягария. — Учишь их, учишь дисциплине и порядку, и как об стенку горох! Фи!
— Может, мне сбегать, поискать? — вызвался Кадрилис.
— Беги, беги, потом тебя будем искать, мало нам с одним пассажиром нервотрёпки! — окончательно разозлилась Лягария: она всё это время рылась в саквояже, надеясь отыскать другой значок, но так ничего и не нашла.
— Сбегаю, будь что будет, — решился заяц и одним прыжком перемахнул через все ступеньки.
Он помчался обратно по той дороге, по которой ехал вездеход. Вот и валун, а неподалёку детским совком копает землю Улюс-Тулюс — похоже, собирается сажать фасолину.
— Эй! — окликнул его Кадрилис. — Не видел, случайно, Кутаса, моего приятеля?
— Это который мне фасолину подарил?
— Ну да. Запропастился куда-то, а нам вылетать пора.
— Он, — взмахнул рукавом паяц, — в ту сторону убежал. Спросил кое-что и убежал.
Заяц со всех ног понёсся в указанном направлении. В спешке он забыл поинтересоваться, что же за вопрос задал его друг Улюсу-Тулюсу. Бежал Кадрилис долго, до тех пор, пока дорогу ему не преградило тёмное глубокое русло реки. Вода в ней от жары испарилась, кое-где лежали куски растрескавшегося ила. Кутаса нигде не было. Заяц уныло свесил половину уса. Искать дальше не имело смысла: темнело, самому можно было заблудиться и не найти дорогу к кораблю.
Погрустнев, Кадрилис повернул назад, и тут его ухо уловило тихое всхлипывание. Не теряя времени, он поскакал к чернеющему рядом с руслом реки лесу и увидел своего приятеля — тот лежал возле тлеющей кучи головешек.
— Вот… тебе… раз… — только и смог сказать заяц и тут же бросился оттаскивать Кутаса от пожарища.
— Кутас… приятель… — бормотал Кадрилис. — Как же ты так? Что случилось?
Но щенок не проявлял признаков жизни. А солнце тем временем почти погасло.
— Кутас, — с силой тряхнул Кадрилис щенка, — ну скажи что-нибудь! Кутас, это я, твой друг!
Кутас приоткрыл распухшие от слёз глаза.
— Оставь меня, — прошептал он. — Все оставьте… улетайте…
— Но скажи, скажи, в чём дело?
— Неужели, — всхлипнул щенок, — сам не понимаешь?
— Ничего не понимаю, — помотал головой Кадрилис, хотя кое о чём уже начал догадываться.
Окончательно стемнело, хоть глаз выколи.
— Я, — донёсся из темноты голос щенка, — вернулся к камню и задал Улюсу-Тулюсу вопрос. Один только вопрос: сколько времени продолжаются на этой планете сутки? И… и… узнал, что тридцать суток… это… это… всего пять наших часов… Сам видишь, как быстро тут темнеет и рассветает.
И то верно: солнце уже возвещало о наступлении нового дня.
— Ну и что, что пять часов? — Кадрилис снова притворился, что ничего не понимает.
— Пять часов назад, тридцать дней назад по их времени, я… я ткнул горящую спичку в какие-то провода и… вдруг бах — яркая молния; ба-бах — будто гром грянул! Ведь это я… я спалил целую планету! Всё тут загубил! Я. Только я один.
Спина щенка вздрагивала, а глаза наполнились такой болью, что Кадрилиса как будто кто-то пырнул ножом в сердце.
— Кутас, братишка, — Кадрилис обхватил двумя лапами голову щенка и прижал её к потайному карманчику, вернее, к своему сердцу. — Кутас, дружок, ты не виноват, да ты и не можешь быть виноват, ведь ты ничего, ничегошеньки не знал! И я, и Твинас, даже сама Лягария на твоём месте сделали бы то же самое! Ты ни при чём! Слышал — сам паяц сказал, что рано или поздно они непременно сгорели бы. Ты меня слышишь, Кутас? Просто ты должен выплакаться, хорошенько выплакаться, и тогда полегчает.
— Не могу я плакать, — ответил Кутас, — у меня не осталось слёз, чтобы плакать, я никак не смогу выплакаться… Я слишком виноват, чтобы плакать.
— Ох, Кутас, — погладил щенка по мордочке Кадрилис, — помни, что тут остаётся твоя фасолина, она будет расти, вырастет и покроется красными цветочками, и тогда к ней прилетит пчела, и планета снова оживёт! И белая птичка вновь станет летать, куда ей заблагорассудится.
