Лунные дети светлеющей комнаты нарушали наш разговор скрипами и стонами. Дух дождя иногда робко постукивал в окно, будто тростью усталый странник. Потоки воды смеялись и шипели, но решение увидеть Анну только крепло, не подчиняясь упрёкам и красоте слов, пущенных роем ангелов спасительницей из лабиринта. Если только музыка способна оставлять привидения в людских жилищах, не хуже умершей невесты или кровавого графа, то я явственно слышал шаги необычного существа, сплетённого из уходящих и обесцвеченных нот и неуловимых мелодий. Глаза Людмилы излучали доброе понимание и свет, но во всей позе застыла отрешённость и преданность той энергии против коей она выступала. Тогда так думалось.
— Если Анна настолько вредная и опасная прелестница, то мне кажется странным её незаменимость и власть. Неужели вы ненавидите лирику, красоту потерянного безвозвратно? Иной раз сожаление ценнее счастья обретения.
— Нет, Паша, против милой цветочницы из невозможного соседнего подъезда я ничего не имею. Но следует понимать, что вас затягивает в сети материализовавшегося сюжета из коллективного бессознательного, путы которого никого не выпустят, пока не научишься играть по их правилам, понимать тайное и деликатное и не идти напролом. В первый раз ты прозябал во власти низшего служения грёзам и мечтам, потом, наверняка, какой-нибудь случай сильно аккумулировал их, например, пропавший без вести друг неожиданно объявился, и далее тебя настигли завистливые мужчины или оскорблённые женщины из моей городской легенды. Недавно произошло чудо, и твоё служение поднялось на ступень выше, но, не справившись с иными впечатлениями и мистикой, тебя занесло в повторённый сюжет. Причём высота поэзии, на которую поднялся измождённый дух, преобразовала обстоятельства твоей последней трагедии, и случившееся стало более походить на лирическую новеллу. Бойся если подобное повторится снова! Ты ошибаешься насчёт моей неприязни к тонкостям романтики идеала. Лирика, напротив, близка моему сердцу. С юности увлекалась поэзией, особенно стихами Бродского, который до сих пор остаётся любимым в вечности автором, но у тонких струн совершенства есть необычное свойство. Они не выносят тех, кто им послушно служит верой и правдой. А адептов у Лилит никогда не оказывалось мало. Знакомы ли тебе, Паша, роптания на Бога из уст повидавших многое стареющих господ? Разговоры о том, что он помогает только плохим людям, а хороших подставляет и убивает жестоко и беспощадно?
— Конечно, доводилось слышать. Примеры из подобных речей выглядят убедительно.
— То-то и оно, потому что это правда. Кто, по мнению миллионов, самый плохой человек? Иуда Искариот, потому что ради смирения предал небесное. Но не скрыт ли тут ещё один смысл? Народ в основной своей массе, достигая определённого возраста, перестаёт взрослеть, перестаёт развиваться и двигаться вперёд. Его судьба — томление и надежды на старое, похороненное и отринутое. Не находя новых источников энергии бодрой и смелой, которая придаёт вкус жизни, они ищут спасение в служении культу запредельного, далекого и недостижимого, пусть бессознательно. Доброта идеала иссушает их. Лилит выпивает естество монахов, опустошает в награду за служение. Ведь на самом деле каждому кажется, что то, что было упущено, лучше выбранного в конечном счёте. Но общемировой трагедии в этом нет, как это ни жестоко, просто к потустороннему и сакральному нужно относиться хоть и с полным уважением, избегая любого святотатства, но и не забывая соблюдать священные, продиктованные вечностью правила. А их можно узнать, обращаясь к легендам и сказкам. Вот вспоминай сюжет легенды об иностранке. Она полюбила того, кто её впоследствии отверг. Конечно, копировать жуткую концовку истории нельзя, но важен нюанс, что ведьма не могла найти себе нового любовника лишь потому, что он не лебезил перед ней и спокойно предал её, не испытывая угрызений совести. Есть масса подобных историй, что ветвятся от архетипической, где в конце никто не ослеплялся ничем и не гиб, хотя финал со спасением героя редок. Тем не менее выход существует. Служа какой-либо идее поверхностно, адепт сторожит портреты жены Адама из черновикового сказания его биографии. Современные религии сплошь и рядом заполнены идолопоклонниками, чей фетиш — атмосфера невозвратимо уходящего и надежды на чудо. Но если, возлюбив всем сердцем красоту несбыточного, отвергнуть её ради более яркой — новые силы вырвут тебя из западни.
— Допустим, Я понимаю, что поцелуй Иуды коснётся Анны, но разве можно предать, просто забыв. Девушку нужно отыскать, даже если она призрак. И мне непонятно, что вообще может быть прелестней лирики.
— Совершенно верно. Потеряв память, ничего не изменишь, только запрёшь за собой клетку с демонами и выбросишь ключ. Но вот насчёт твоей любви убедить тебя будет непросто, однако неужели в атмосфере лирики нет никаких изъянов, неужели ты бы никак её не улучшил?
— Недостатки и препятствия кроются повсюду, и я не останусь и в раю, если святые там не трудятся и не проходят испытаний, пусть смертным их тревоги и представляются блаженствами. Счастье невозможно без боли, и радостью не прельстить моей мечты. Задаваясь вопросом, что же не устраивает меня в нынешнем положении, можно предвидеть лишь один ответ — недостижимость. Анна спрятана от глаз завесой неизвестности. Бесконечное отчуждение, в котором я же и виноват, человек боящийся смерти, ведь цветочница верно бесплотна. Сама основа надрыва и ностальгии в невозможности свидания, знаю, но это и утомляет более всего. А ещё больше томит страх, вдруг после трагедии ты на небесах сольёшься радостно и весело с потерянной возлюбленной, поцелуешься с друзьями и родственниками, и наступит мещанское, пошлое низкое довольство, свергающее дождём слёз на грешную землю. Если это так, я бы выбрал полное уничтожение и святость протеста против всего возможного во всех мирах, против повсеместной дряни и корысти, против общей ограниченности!
Лицо Людмилы сияло, призрачные дождливые блики мёртвыми детьми неслышно толпились за спиной, и эхо спора, умноженное ливнями, проявляла мелодию несуществующей музыки. Теперь её звуки как бы продолжали собой уют дома, словно незримые и прекрасные руки бежали по клавишам в соседней комнате. И прошлое оживало и вторило говорящим. Один из голосов принадлежал хозяйке и был великолепно звучен и нежен.
— Павел, вот видите! Вся проблема не в том, что лирика и царство иллюзий самое прекрасное на свете, а в том, что вы, впрочем, как почти поголовно вся наша цивилизация, ничего лучше не знали. Но человек существо невольное. Он только формируется в земной юдоли, а не испытав всего, нельзя воздвигнуть бессмертную душу. Поэтому противостоять тому, что на самом деле не понимаешь. Конечно, предавать самое любимое и святое тоже нельзя, но именно оно само и подсказывает тебе, Паша, как нужно действовать дальше. Забрав из реальности лучшее, ты понял, что постоянно отделён от полного погружения в неземном и нездешнем просторе. Кроме смерти, выхода незаметно, хотя он перед тобой. Сотвори, ведь ты писал рассказы, совокупности прекрасного в собственную легенду, а потом ищи подобные краски в мире для нового творчества. Рано или поздно ты почувствуешь любовь, исходящую из каждого предмета. Счастье и горе, истинную сущность, таящуюся в привычных вещах. Будет думаться, словно совсем иные души, иные уникальности и индивидуальности пространства надели маски того, что ты уже знал и похоронил. Город изменится, источников красоты станет не найти, но потерявшись в стране без названия, где лирика будет господствовать и всякий прохожий утаивать символ, — нечего станет искать. Удел Лилит — святость мимолётная, первовспыхнувшая, изначальная ступень на земле спасения от пошлости. Но дабы узнать вторую, следует распрощаться с пройденной навсегда. Твоя встреча с призраком вчера отправлялась небом лишь, чтобы вселить в сердце чувство, которое в дальнейшем станет твоим ориентиром, но будет воспитываться и расти год за годом, даже после твоей смерти. За миром страсти, имя которой жажда красоты и победы, запрятано то же самое, но там ты сам станешь частью таинства и будешь единым целым с возлюбленным чудом. Поэт внутри чьего-то непостижимого творения. Однако в новой вселенной родятся новые муки и страсти, и они будут сбивать с пути. Не одолев нынешних страстей, бессмысленно двигаться выше.
