— Когда заживет твоя рана, — улыбнулся Олег и отвесил собеседницам легкий поклон. — Те, кто встречается дважды, встретятся и трижды.
— Да, — с жаром откликнулась Сольвейг. — Обязательно. На обратном пути.
Олег снова улыбнулся:
— Живу надеждой. — И он бесшумно скрылся.
Эдит прикрыла рот рукой:
— Он меня рассмешил. Похож на эльфа.
— Вигот сказал… — начала было Сольвейг, но потом сердито тряхнула волосами. — Он сказал, что Олег похож на гнома-переростка.
— А сам Вигот, — нарочито медленно ответила Эдит, — похож на острие ножа.
Сольвейг прикусила нижнюю губу.
— Пошли! — растормошила ее Эдит. — Давай посмотрим на все! На все новое и старое! На все, что мы уже знаем и чего не знаем!
— Эди! — воскликнула Сольвейг. — Вот как я буду тебя называть. Эди-все-на-свете!
Уже перед самым закатом возвращались Сольвейг и Эдит на пристань с рынка в Земляном городе. Они не торопились; Эдит удалилась в отхожее место, а Сольвейг захромала к лодке. Рыжий Оттар, Бруни и Слоти стояли внизу у мостков.
— Помнишь меха, — спросил девушку Слоти, — которые булгары все ощупывали, обнюхивали и вытягивали?
— Помню.
— Так вот, они их купили.
— Ты так и говорил.
— Двадцать три шкуры.
— Двадцать три?! — удивилась Сольвейг. — Хорошие?
— Все наши меха хороши, — встрял Рыжий Оттар.
Слоти вскинул брови:
— Но некоторые лучше.
— И совсем немногие, — добавил Рыжий Оттар, — лучше всех остальных.
— По какой цене? — спросила Сольвейг.
— Сносной, — отозвался Оттар. — Они заставили нас подождать. А тебе ведь нравится покупать и продавать, так?
— И ты, — обратился Слоти к Бруни, — продал три изделия. Брошь из слоновой кости, иголку и… и прекрасный скрамасакс!
— Это был лучший день, — заявила Сольвейг.
— А так всегда бывает, — объяснил ей шкипер. — Перед самым отъездом дело идет куда быстрее. Михран пустил слух, что мы отплываем этим утром и распродаем мешки с солью и воск.
— Это правда?
Рыжий Оттар улыбнулся со знанием дела:
— Нет. Но это привлекает покупателей. Ну а теперь иди и помоги Бергдис.
Уже совсем стемнело, когда Бруни и Слоти приволокли товар обратно в трюм. Бруни распахнул сундук, в котором хранились его драгоценный меч и еще несколько металлических изделий попроще, и заметил, что один скрамасакс пропал.
— Когда я запирал утром крышку, — поделился он со Слоти, — их было три. А теперь осталось два.
— Один ты продал.
— Да, я вынул его, и внутри оставалось три.
— Ты уверен?
— Конечно уверен, — взревел Бруни. — И еще я точно знаю, кто его украл.
Бруни вылез из трюма, встал на палубе, уперев руки в бока, и завопил:
— Торстен! Ты где?
— Прямо за тобой, — невозмутимо ответствовал кормчий.
Бруни резко развернулся:
— Это ты! Ты украл.
— Украл что?
— Мой скрамасакс. — Бруни Черный Зуб злобно уставился на Торстена и нагнул голову, точно бык, готовый к бою.
Постепенно вся команда столпилась вокруг кузнеца с кормчим.
— Украл?! — резко переспросил Торстен. — Ты с ума сошел?
— Ты один оставался на палубе.
— Я не краду у спутников. Я вообще не краду.
— Вор!
— Зачем бы мне красть твои зазубренные ножи, ты… мерзкий исландец! И вообще, напоминаю: это ты привел на борт пятерых булгар.
Слоти встал между ними:
— Да, Бруни, это ведь правда. Пока Вигот присматривал за прилавком.
— Это был один из них, — сказал кормчий. — А ты следи за своим болтливым языком, Бруни. Я тебя предупредил.
— Довольно! — рявкнул Рыжий Оттар и свирепо уставился на команду. — Если это были булгары, то ничего уже не поделаешь. Но если оружие украл один из вас, я отрежу вору правую руку.
13
В зябких предрассветных сумерках, еще до первых петухов, двое мужчин стояли на пристани рядом с лодкой Рыжего Оттара. Время от времени они тихо переговаривались или прохаживались туда-сюда, разминая руки и громко топая.
Они смотрели, как судно мягко стучится об ограждения причала — мешки из тюленьей кожи, наполненные шерстью, привязанные к деревянным столбам. Двое потирали глаза и показывали пальцами на полузатопленный предмет, медленно плывущий по речным волнам. Что же это было? Раздувшийся серый труп? Или обломок древесного ствола? Им навстречу выбежала дворняга, потянула носом воздух и обернулась к ним мордой.
Наконец на борту началось движение. Одиндиса, выпрямившись, села — макушка ее коснулась парусного навеса — и забормотала свои утренние заклинания и заговоры. Затем Бергдис приподняла свой край паруса; поднявшись, она зашлась кашлем и все никак не могла остановиться. Ощутив рядом с собой пустоту вместо тепла соседок, Сольвейг свернулась клубочком, притворяясь, будто последняя ночная стража еще не подошла к концу.
Внизу на пристани кто-то затянул рассветную песню:
Много требуется рук нам,
Много кулаков потребно,
Чтобы удержать все весла,
Что за ночь остыть успели.
Сольвейг прислушалась. Пели о путешествии — не о том, в которое отправляются с определенной целью. А просто о том, как же хорошо странствовать. Затем ее мысли перенеслись к костяной свирели, которую она сделала для Турпина. Может, как раз сейчас в каком-нибудь уголке Мидгарда он играет на ней.
Вскоре все уже поднялись, и вот тогда один из стоявших на пристани сложил ладони у рта и громко прокричал что-то.
Сольвейг узнала его, и сердце ее слегка подпрыгнуло.
— Эдит! — позвала она.
Но Эдит уже стояла рядом с ней, глядя во все глаза и улыбаясь.
Спустили сходни, и Рыжий Оттар пригласил мужчин подняться.
— Мое имя Эдвин, — сообщил один из них на ломаном норвежском. — И я из Англии. — Рыжий Оттар скривился, будто испробовал что-то несвежее. — Моего приятеля зовут Синеус. Синеус из славян.
— И что? — спросил Оттар.
Но едва он успел раскрыть рот, в разговор вмешалась Одиндиса:
— Кто же из вас певчая птичка?
Эдвин указал на своего спутника, и Синеус улыбнулся ей, показав целое кладбище сломанных зубов. Его кудрявые волосы были в полном беспорядке.
