— Я думаю, это из-за матери. Она часто говорила о ней. Она мечтает больше не быть обязанной ей своим рождением.
— Вот видите, мечты оказываются сильнее всего.
— Я мечтал больше ничем не быть обязанным словам, — говорит Макс, — но это была неосуществимая мечта.
— Так выпьем за неосуществимые мечты! — говорит Сиум, разливая остатки водки в стаканы.
* * *
В течение двух дней Жиль пребывал в полной эйфории. Он хранил письмо Пиу в нагрудном кармане и без конца перечитывал его. Вечером он отправлялся праздновать хорошую новость в «Блудрим», но старался не напиваться, чтобы не расплескать ненароком полноты своего счастья. Он рассказывал о чудесном вознесении Пиу всем: Максу, Тону, Пеле и даже механикам-узбекам, которые слушали его, не понимая ни слова, но улыбались при виде такого разлива радости.
Только на исходе третьего дня Жиль задумался о своем собственном существовании. Он представил, как слоняется целыми днями в унылой тишине пустых комнат, непрестанно перечитывая письма Пиу. Увидел, как по утрам открывает объятия ее бесплотному образу, хранимому другой половиной опустевшей кровати. Тогда-то и заметили, как он стал сморщиваться, словно побег виноградной лозы, схваченной заморозками, тогда-то он и начал пить как другие.
Каждый вечер Макс и Тон составляют ему компанию и стараются поддержать его на плаву. Пеле очень скоро отдалился от них. Ему хватает и собственного горя.
— Не дай себе сдохнуть, — говорит Тон. — Вот к примеру я: уже несколько недель, как сбежала Хлоя. И вовсе она не у сестры в Испании, я справлялся. Я все ломаю голову, где ж это она шляется и чего ждет. Ты-то хоть знаешь, почему Пиу уехала.
— Ты прав, — говорит Жиль. — По совести сказать, я всего лишь грязный эгоист.
— Вовсе нет, — говорит Макс. — Просто вам обоим не помешало бы съездить куда-нибудь, чтобы слегка развеяться.
— Чтобы путешествовать, нужны бабки.
Максу очень хочется рассказать им о планирующемся бегстве «Саратова», но слишком крепка еще их связь с корнями жизни, чтобы они могли воспарить так высоко. Он открывает очередную бутылку водки, щедро наполняет стаканы.
— Странно, — замечает Тон, — давненько уже мы не видели Буффало.
— Надо бы справиться о нем, — говорит Жиль, — может, он болен.
Они болтают о разных пустяках, чтобы вырваться из власти отсутствующих женщин. По прошествии нескольких часов алкоголь освобождает их мысли от горя и тоски. Все вокруг как будто уменьшается в размерах. Они уже не различают колышущихся отсветов душ, словно воспарили ввысь и смотрят на мир, свесившись из корзины воздушного шара.
Макс выбирает этот момент, чтобы перевести разговор на будущее умерщвление подводной лодки. Прикинувшись пьянее, чем был на самом деле, он рисует ночную отлучку, дерзкое плавание, которое будет одновременно и щелчком по носу существующему порядку, и великой данью свободе.
Когда он видит, каким светом радости озаряются их лица, он уже не колеблется и говорит им о том, что авантюра тайно готовится в недрах «Саратова» и что отправление назначено через три дня.
[13]
Пятого октября в полночь, когда начинает закипать сизигийный[13]прилив, наполнение резервуаров идет уже полным ходом. Нуку удалось соединить полкилометра шлангов, по которым движется непрерывный поток мазута. Насос, установленный им на клапан емкости, издает ритмичное посвистывание, и это единственный звук, нарушающий тишину ночи.
Последние ящики загружены через люки. Чтобы не привлекать внимания к этим маневрам, прожектор на мостике зажигать не стали, и хождения туда и обратно происходят в темноте, едва разбавленной лунным светом.
Трое рабочих-татар присоединились к экипажу, и, таким образом, не хватает всего одного человека, чтобы обеспечивать вахты. Шаги непрерывно грохочут по палубе, в залитом красным светом центральном посту кипит оживление.
Сиум отказался от использования мегафонов и пронзительным голосом отдает приказания, бегая от одного люка к другому. Его дыхание учащается, он мало спал последние дни. Нужно было проверить цилиндры мотора и гидравлическую систему руля, проконтролировать все жизненные функции и починить дверь, ведущую в торпедный отсек по правому борту, который отныне стал доступным. Но Сиум не чувствует усталости. На сердце у него легко, и хмель отплытия горячит кровь.
Вода все прибывает, и огромный силуэт «Саратова» медленно поднимается. Его неожиданно ожившая утроба наполняется глухим гулом, похожим на нетерпеливое ворчание зверя.
Один из членов команды, получивший приказ справиться и доложить о работе насоса, уже рядом с Нуком. Другой спешит к «Константину» с поручением проверить, будет ли буксир готов поднять якорь в условленный час.
В это время три пошатывающихся тени приближаются к сходням. Макс, с удивлением обнаруживший, что прожектор погашен, освещает путь огоньком зажигалки.
— Все это не сулит, на мой взгляд, ни хрена хорошего, — ворчит Тон, сгибаясь под тяжестью своего мешка.
— Вы еще можете передумать, Капитан.
— Какой-то странный запах, — замечает Жиль, опуская на землю фанерный чемодан.
— Это мазут, — откликается Тон. — Они заполняют резервуар.
— Нет, не мазут. Это запах дождя на железе. Запах пороха и крови.
— Я ничего не чувствую, — говорит Макс.
Он тоже ставит на землю полиэтиленовые пакеты, составляющие его багаж. Ночь вокруг полна шелестов и дуновений. Поток свежей зыби омывает «Саратов».
— Ну что, мы грузимся или даем задний ход?
— Грузимся, — говорит Жиль.
— Вперед! — бросает Тон, взбираясь по сходням.
С затаенной тревогой они спускаются в люк, из которого сочится слабый свет. В безмолвии, нарушаемом только неистовством прибоя, огромная подводная лодка глотает их одного за другим.
* * *
С сорокаминутным опозданием против намеченного срока «Саратов» пересек фарватер Сан-Франсуа-ле-Моля. В трех милях от побережья «Константин» отдает швартовы, и освобожденная субмарина устремляется в открытое море. Держа курс на запад, она идет со скоростью пятнадцать узлов, разрывая глубокую зыбь.
Стоя на мостике рубки, Сиум осматривает окрестности. Непромокаемый плащ, надетый поверх формы, весь покрыт водяной пылью. Бинокль, бесполезный в темноте, висит у него на шее. Он различает только снопы пены, поднимающиеся от форштевня. Несколько раз он снимал перчатки, чтобы погладить холодную массивную сталь обшивки, словно его прикосновения могли помочь животному согреться.
