Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
В этом небольшом мирке инвесторов, делавших крупные ставки на понижение низкокачественных ипотечных облигаций, существовала обособленная группка – одержимые торговлей ценными бумагами. Горстка инвесторов, понимавших, что творилось не только с финансовой системой, но и с обществом, которому та должна была служить, делали против этой системы такие гигантские по сравнению с собственным капиталом ставки, что вскоре перешли из статуса инвестиционных менеджеров в совершенно иное состояние. Джон Полсон, располагавший самыми значительными финансовыми средствами, служит наиболее ярким примером. Через девять месяцев после провала затеи Майка Бэрри создать фонд, занимающийся исключительно дефолтными свопами на низкокачественные ипотечные облигации, Полсон успешно осуществил его замысел. Инвесторам он представил его не как неминуемую катастрофу, а как дешевый хедж против маловероятной катастрофы. Полсон был старше Бэрри на 15 лет и пользовался на Уолл-стрит большей известностью, но все равно считался там кем-то вроде белой вороны. «Я позвонил в Goldman Sachs поинтересоваться насчет Полсона, – рассказывает один богатей, которого Полсон уговорил вложить средства в середине 2006 года. – А они назвали его третьесортным менеджером, который несет всякий вздор». Полсон получил около миллиарда долларов от инвесторов, которые видели в его фонде средство страхования своих портфелей акций и облигаций, связанных с недвижимостью. По словам самого Полсона, понять происходившее на рынке ипотечных облигаций ему помогла прежняя работа: он искал переоцененные облигации и ставил на их понижение. «Мне нравилась идея короткой продажи облигаций, поскольку в этом случае возможность проигрыша была ограниченной, – поясняет он. – Это несимметричная ставка». Он был потрясен до глубины души, узнав, насколько покупка дефолтного свопа проще и дешевле короткой продажи реальных наличных облигаций, несмотря на идентичность ставок. «Я купил на полмиллиарда. Они спросили: “Хочешь миллиард?” И я подумал: “А чего осторожничать?” Чтобы сделать ставку на $25 млрд потребовалось два или три дня». Полсону еще не доводилось работать на рынке, где инвестор мог продать в короткую акции или облигации на $25 млрд без каких-либо последствий для их цены. «А ведь мы могли довести ставку до $50 млрд, если бы захотели».
Даже летом 2006 года, когда цены на дома начали падать, лишь очень немногие видели неприглядные факты, реагировали на них и, можно сказать, разглядели в чертах молодой красивой девушки старую ведьму. Каждый из них отмечал что-то свое в состоянии финансовой системы, так же как люди, пережившие авиакатастрофу, замечают свои детали, а также качества выживших людей. У каждого из них, по определению, был свой пунктик. Пунктик Джона Полсона заключался в интересе к игре на понижение сомнительных кредитов и умении вовлечь в нее других. Пунктик Майка Бэрри заключался в желании отгородиться не только от мнения публики, но и от прямых контактов с людьми и сосредоточиться на точных данных и мотивах, определяющих финансовое поведение толпы. Пунктиком Стива Айсмана была его убежденность в безнравственности кредитования средних американцев, а также в том, что рынок низкокачественных ипотечных кредитов является средством манипулирования и в конечном счете разрушения. Каждый из них занимал свою нишу; для каждого были характерны уникальный взгляд и отношение к риску, которые – будь они более распространенными – могли бы предотвратить катастрофу. Оставалась, однако, одна ниша, которую не занял ни один крупный профессиональный инвестор. Зато в нее хорошо вписался Чарли Ледли.
Пунктик Чарли Ледли – на удивление никому не известного Чарли Ледли – заключался в выборе способа делать деньги на Уолл-стрит: он ставил на то, что Уолл-стрит считала наименее вероятным. Чарли с партнерами частенько, и не без успеха, проделывал эту операцию и имел возможность убедиться: рынки склонны недооценивать вероятность кардинальных перемен. Тем не менее, когда в сентябре 2006 года он листал присланную другом презентацию какого-то Липпманна из Deutsche Bank, посвященную короткой продаже низкокачественных ипотечных облигаций, Ледли сначала подумал: «Такого просто не может быть». Он никогда не торговал ипотечными облигациями, практически не разбирался в недвижимости, с трудом продирался сквозь жаргон рынка облигаций и сомневался в том, что Deutsche Bank или кто-либо другой согласится продать ему дефолтные свопы на низкокачественные ипотечные облигации. На этом рынке действовали институциональные инвесторы, а Ледли с его двумя партнерами, Беном Хокеттом и Джейми Маем, вряд ли можно было причислить к какому-либо институту. «Я никак не мог поверить в то, что подобное возможно». Ледли переслал презентацию партнерам вместе с вопросом: «Почему за эту идею не ухватились люди, поумнее нас?»
Новый бизнес всегда начинается с безумной идеи, но идея Джейми Мая и Чарли Ледли о фирме по управлению финансовыми средствами граничила с абсурдом. В 2003 году два молодых человека со $110 000 на счете в фирме Schwab расположились в гараже в Беркли, Калифорния, и нарекли себя Cornwall Capital Management. Ни у кого из них не было оснований считать себя талантливым инвестором. Оба непродолжительное время работали на нью-йоркский фонд прямых инвестиций Golub Associates, но имели там статус мелких сошек, привязанных к столу и не принимающих решения об инвестициях. Джейми Май, высокий и на редкость привлекательный, внешне производил впечатление большого начальника. Но только до тех пор, пока молчал и не показывал свою неуверенность во всем, от завтрашнего восхода до будущего человечества. Джейми имел обыкновение запинаться на середине предложения и мычать – м-м-м… – словно не мог четко сформулировать мысль. Бледный, как гробовщик, с манерами человека, привыкшего откладывать действия до последнего, Чарли Ледли представлял еще более печальное зрелище. Если ему задавали вопрос, он молча таращился в пустое пространство, кивая и моргая, словно актер, забывший свою реплику. Когда же он, наконец, открывал рот, от звука его голоса собеседник подскакивал на стуле. Оно умеет говорить!
Коллеги считали их добродушными, неорганизованными, любознательными, талантливыми, но не целеустремленными. Такие обычно появляются на 15-летии окончания школы с неожиданной растительностью на лице и рассказом о многочисленных жизненных коллизиях. После первого курса Чарли бросил колледж Амхерста и принял добровольное участие в первой президентской кампании Билла Клинтона. Но даже вернувшись в колледж, он гораздо больше был поглощен собственным идеализмом, нежели зарабатыванием денег. Первая работа Джейми после окончания Университета Дьюка состояла в перегоне парусных судов для богатых людей на Восточном побережье. («Тогда-то я осознал, что – м-м-м… – не помешало бы обзавестись какой-нибудь профессией».) В 28 лет он «взял длительный отпуск» и вместе со своей девушкой отправился в путешествие по миру. В Беркли он перебрался не в поисках благодатной почвы для культивирования денег, а подчинившись желанию своей девушки. Чарли не имел ни малейшего желания переезжать в Беркли. Он вырос в Манхэттене, но, оказавшись по другую сторону моста или тоннеля, становился заурядным человеком. В Беркли его привела идея Джейми о совместном управлении денежными средствами и $110 000, принадлежавших Джейми. Как, кстати, и гараж, в котором Чарли устроил спальню.
Вместо денег и надежного бизнес-плана у них имелось одно соображение по поводу финансовых рынков. Или, точнее, два взаимосвязанных соображения. Опыт работы в сфере прямых инвестиций, где на внебиржевом рынке фирмы покупают и продают целые компании, убедил их в том, что рынок прямых инвестиций намного эффективнее открытого рынка. «В частных сделках, – поясняет Чарли, – обе стороны пользуются услугами опытных консультантов. В них не участвуют люди, которые не знают, что и сколько стоит. Участников открытого рынка больше волнуют квартальные прибыли, а не потенциал бизнеса. Они действуют совершенно безрассудно». Джейми и Чарли считали, что на открытых финансовых рынках крайне мало инвесторов, интересующихся более широкой картиной. Инвесторы в американские бумаги не выходят за пределы американского фондового рынка; инвесторы в японские бумаги не выходят за пределы японского фондового рынка и т. д. «Есть люди, которые инвестируют только в долговые обязательства европейских медицинских компаний со средней капитализацией, – говорит Чарли. – Не думаю, что проблема сводится только к финансам. Мне кажется, узость интересов вообще характерна для современной интеллектуальной жизни. И попытки интеграции не предпринимаются». Финансовые рынки платят огромному множеству людей приличные деньги за узкую специализацию и совсем мало – небольшой группе людей за масштабное видение, без которого распределение капитала на рынках не представляется возможным.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
