— Чьи это дети? Уберите их со сцены!
Замбраус поднимает руку:
— Это мои дети.
Разгневанный мужик замолчал. Несолоно хлебавши опускается на свой стул.
— Ну, давай же! — кричит Янош.
Голос у него дрожит. Он с диким видом трясет головой, запрокидывает ее. Рукой проводит по полу:
— У нас получится!
Он медленно выпрямляется. Я обвожу рукой Анжеликин пупок. Десятка повторяет мои движения. Постепенно я опускаю руку ниже. Засовываю мизинец ей в трусики. Слегка оттягиваю их. Янош тяжело дышит. Я полностью оттягиваю трусы вниз и бросаю в них деньги. На мгновение я оставляю их в таком положении и рассматриваю сокровище Анжелики. Все слегка размыто. Черные волосы. Выбритые в форме стрелы. Янош наклоняется надо мной. Он тоже заглядывает в трусы. Я вынимаю мизинец. Возвращаю трусы на место. Они моментально приклеиваются к телу. А я скатываюсь со сцены. Мне плохо.
В ушах взрывается музыка. Тысячи людей устремляются к сцене. Я воспринимаю их только как тени. Вижу, как Янош падает со сцены вниз. При этом он звонко хохочет. В углу сидит Трой. Перед ним белая пивная кружка. Он разглядывает Анжелику, которая в этот момент как раз бросает трусы в публику. В том же углу сидит толстый Феликс. Перед ним огромная порция жареной свинины. Ухмылка до ушей.
— Чего же больше? Красотки и хорошая жратва. Мне кажется, что я в раю.
Он засовывает в рот огромный кусок мяса. Трой смеется.
— Вы уже знаете, что вы самые замечательные? — спрашиваю я. — Вы самое замечательное, что у меня когда-либо было.
— Да, да, это мы знаем. А ты нажрался.
— Может быть, и нажрался. Но все равно, вы — самое замечательное, что есть. Что у меня было.
— Да и ты самый замечательный из всех, кто у нас был, — говорит Шарик несколько нервно, — нам это известно!
— Замечательнейший, — бросает Трой и снова смеется.
— Мы все самые замечательные. Герои. Крези.
Янош, спотыкаясь, подходит к нам.
Перед маленьким телефоном в углу стоит Замбраус. У него широко открыт рот. Глаза пустые. Он смотрит куда-то очень далеко.
* * *
Я знаю, что ничего не знаю. Открываю глаза. Заднее сиденье, на котором я нахожусь, обтянуто коричневой кожей. На спинке переднего сиденья значок «Альфа Ромео». Такой же и на руле. Черного цвета. На нем устало лежит рука Чарли Леберта. Мы едем через перекресток. Замбраус сидит рядом с Лебертом. Он тычет пальцем в разных направлениях. Заднее сиденье я делю с нашими. Почти все спят. Бодрствуют только Шарик и тонкий Феликс. Прижимаются лицом к стеклу. Здесь довольно тесно. Заднее сиденье рассчитано только на четверых. Трой и Янош спят. У Яноша открыт рот. Иногда изо рта высовывается розовый язык. К плечу Яноша прижался Флориан. Я зеваю. Болит голова. Солнце слепит. Смотрю на часы: 10.09.
— А куда мы едем?
— На кладбище. Там лежит мой интернатский коллега Ксавьер Миле. Вчера я узнал, что он умер. — Замбраус делает судорожное движение.
— А как я попал в машину?
— Тебя принес Леберт. Разбудить оказалось невозможно. Других разбудили. А тебя не удалось. Пришлось тащить на руках. Сразу после кладбища мы отвезем вас обратно, в Нойзеелен.
— Обратно в Нойзеелен? — В моем голосе звучит раздражение.
— Да. Расскажем, что просто вас подобрали.
— Где подобрали? — Я растерян.
— Как где? В деревне. Вы просто спустились вниз. Забыли про время. А после одиннадцати часов в интернат не попасть. Ведь ворота закрыты.
— И вы думаете, они поверят? А почему мы не позвонили? — Правой рукой я показываю на телефонную трубку.
— Наверняка поверят. А телефона могло просто не быть. Да ведь к тому же было уже поздно.
— Неужели получится?
— Получится, — подает голос Леберт. — Вы извинитесь за причиненное беспокойство — и всё в ажуре. Ведь все ограничилось одной ночью! — С этими словами он сворачивает на боковую улицу.
Я провожу рукой по волосам. Голова раскалывается. При мысли, что мы вернемся в Нойзеелен, становится тошно. Наклоняюсь в сторону.
— Ну и нализался ты ночью! — говорит Леберт, поворачиваясь ко мне. — Пока выступала Анжелика, ты был еще ничего, но вот во время Лауры совсем уже лыка не вязал. А она так старалась. Ну да ладно, те, по крайней мере, видели хоть что-то! — Он показывает на ребят. — Головка-то бо-бо?
— Всё в норме, — отвечаю я. Я вру. Сжимаю пальцы.
Толстый Феликс поворачивается ко мне. Глаза у него просто стеклянные. Красные щеки. Волосы растрепаны.
— Мне очень жаль, но я снова должен задать вопрос. Я знаю, что спрашиваю слишком часто.
— Не бери в голову, — отвечаю я, — вопросы следует задавать. Иначе многое просто невозможно понять. Но я не знаю, смогу ли ответить. Ведь иногда непонятными оказываются именно ответы.
— Что это было? Я имею в виду наше бегство из интерната? Побег? Поездка на автобусе? В поезде? Метро? Стрип-бар? Зачем это все? Для чего? Как это можно обозвать? Это и есть жизнь?
Я задумываюсь. Для моей гудящей головы это уже некоторый перебор. Начинаю глубоко дышать. Открываю рот:
— Я думаю, что все это можно назвать историей. Историей, написанной самой жизнью.
Сжимаю губы. По лбу течет пот. Глаза у Шарика стали совсем большие. Он проводит по ним рукой.
— А это была хорошая история? О чем она? О дружбе? О приключениях?
— О нас. Интернатская история. Наша интернатская история.
— А в жизни много историй?
— Очень много. Бывают истории грустные, а бывают веселые. А есть еще и другие. Все они разные.
— А как они различаются?
— Никак. Не нужно ничего упорядочивать. У каждой свое место.
— А где они, эти места?
— Я думаю, на жизненном пути.
— А наша история с бабами, помнишь, четыре месяца назад, она тоже на нашем жизненном пути?
— Да.
— А сейчас мы где?
— Да все на том же жизненном пути. Мы создаем или находим новые истории.
Толстый Феликс снова прижимается головой к стеклу. Его глаза что-то ищут.
* * *
Кладбище маленькое. Могила тоже. На ней почти ничего не посажено. Серый четырехугольный могильный камень. Надпись успела состариться. Такое впечатление, что она сделана еще в прошлом веке. Похоже, что Ксавьер Милс был очень беден. Его инициалы охраняет белый младенец Иисус. Смотрит на нас строго. Замбраус присел перед могилой. Кладет на нее букет белых роз. Рядом с ним стоит Леберт. Мы с парнями держимся сзади. Янош подходит к нам последним. Он о чем-то думает. Волосы всклокочены. Он зевает. Встает рядом.
