— Есть!
Макс откинулся на спинку стула с облегчением и посмотрел на Пашку Мячикова с некоторым даже сочувствием. Когда все это кончится, Пашка огребет от него такое… Короче, Пашка Мячиков будет единственным, кого на свадьбу Макса и Ленки не позовут!
Серафима Кулебякина прочитала записку, ласково простилась с робевшим с детства в ее присутствии Коляном, после чего взревела страшным голосом:
— Глашка! Возьми зонтик и марш на улицу.
— Зачем, Симочка?
— Сторожи Аленку. Как увидишь — свисти.
— Симочка, я не умею…
— Тогда пой. Мне нужно полчаса, не больше…
В четыре часа Лена Синельникова толкнула свою калитку и вползла на участок. Сбитые в кровь ноги гудели, голова раскалывалась от перегрева и слез. Она медленно подошла к своему крыльцу… Сердце глухо бухнуло в груди и остановилось совсем. Лена медленно наклонилась и подняла белый конверт, из которого выпал небольшой листок, исписанный уже знакомым почерком.
«Дорогая Лена! К сожалению, возникли непредвиденные обстоятельства, и нашу поездку придется отложить до лучших времен, если они, конечно, настанут. Все, что ни делается, — к лучшему. Возможно, я был не совсем прав, торопя события. Я уезжаю, и у тебя будет время еще раз все взвесить и обдумать. Что бы ты ни решила — прекратить наши отношения или попытаться начать их заново — знай, что я буду в любом случае с нежностью вспоминать тебя и время, которое мы провели вместе. Номер моего телефона у тебя есть, так что — звони. Макс Сухомлинов».
Она смотрела на ровные строчки и чувствовала, как в душе поднимается что-то страшное, огромное, черное, чему и названия-то нет, одни нецензурные выражения.
Он ее все-таки бросил! Снова, как и двадцать лет назад, только тогда у нее впереди была вся жизнь, а теперь — нет. Теперь впереди только старость, скорее всего — одинокая и скучная… как ее кулинарное шоу! Щепотка грусти, две чайных ложки негашеных слез, перемешать, настоять на осеннем дожде и принимать по пять капель вместо еды до конца жизни…
Потом она бросила письмо в ящик стола и побрела в душ. Стоя под тепловатой водой, плакала, не скрываясь. На самом деле у нее не было сил злиться на Макса. Если уж она не смогла обидеться на него двадцать лет назад…
— За что, Макс? За что? И зачем так жестоко? Лучше бы ты просто собрался и уехал, поцеловав меня, спящую, на прощание.
Она долго стояла перед зеркалом, впервые в жизни без стеснения рассматривая свое обнаженное тело. Лицо ее не выражало почти никаких чувств, только слабое удивление — в чем же кроется загадка ее несчастий? Где тот изъян, который мешает ей обрести простое женское счастье?
Стройные ноги, впалый живот, небольшая, по-девичьи упругая грудь… И болезненным напоминанием о недавнем счастье — цветы-синяки, следы страстных поцелуев Макса. На плечах, на груди, на шее… Прошлой ночью она летала наяву. Прошлой ночью она была царицей мира, королевой грез, самой любимой и самой желанной женщиной на свете. Сегодня утром она еще была ею. Даже днем…
Этой маленькой открытки здесь вчера не было. Плотный картонный прямоугольник, на нем пятнистый лопоухий щенок, похожий на Ваську, с изумлением смотрит на разноцветную бабочку, склонив голову набок. Лена осторожно взяла открытку, раскрыла ее…
«Когда ты спишь у меня на груди, я умираю от любви. Когда любишь — умираю от желания. Ленка, если б ты знала, как мы хорошо будем жить…»
Она превратилась в соляной столп, мраморную статую и дуб зеленый одновременно. Только в голове металось слишком много мыслей сразу, это сбивало с толку, не давало выхватить из цветной круговерти главного.
Макс написал ей открытку. Макс попрощался с ней в письме. Макс прислал ей любовное послание. Найди десять отличий…
Усилием воли она отмела все лишнее — и ответ сверкнул в мозгу ночной молнией. Голая Лена Синельникова прижала к груди открытку с бабочкой и щенком, метнулась в кухню, выдернула ящик стола с такой силой, что столовые приборы посыпались на пол, а сам ящик едва не отбил ей пальцы на ногах. Выхватила два белых конверта, трясущимися руками разорвала их, вытащила листки бумаги, разложила перед собой на столе…
Через пару минут Елена Синельникова могла присягнуть, что одно из этих посланий писал другой человек. Еще через некоторое время могучий мозг выдал следующее логическое заключение: значит, два других, одинаковых письма тоже писал другой человек.
Третий вывод был прекрасен — и загадочен по сути своей. Открытку — в этом она была уверена на девяносто девять процентов — написал сегодня утром Макс. Значит, два письма — развратное и прощальное — написал не Макс.
А кто?
В этот момент под дверью раздался истошный лай Васьки.
Васька вел себя в точности так, как многократно описано в детской литературе. Он бросался к калитке, потом обратно к Лене, он лаял и подвывал, он тянул ее за подол поспешно накинутого платья, а потом — видимо, в исступлении — помчался на клумбу и стал с остервенением ее раскапывать, то и дело бросая на Лену вызывающие взгляды. Он явно чего-то хотел, и тогда она перестала слушаться доводов рассудка и сопротивляться инстинктам. Быстро натянула футболку поверх чересчур открытого сарафана, обулась в старенькие полукеды, выволокла из чулана велосипед и выпустила Ваську с участка. Пес понесся черно-белой стрелой, и Лена Синельникова устремилась следом.
С веранды белого домика постройки тридцатых годов за ней с одобрением наблюдали две пары абсолютно одинаковых старческих глаз.
13
Паша Мячиков устал и вспотел. Макс Сухомлинов его раздражал сверх всякой меры, но глубоко в душе Паша чувствовал, что этот фрукт ему не по зубам. Да и азарт утренней засады уступил место трезвому рассудку, а вслед за ним — опасениям, как бы эта самая засада не вышла Паше боком.
Вчера, поняв, что Лену Синельникову у него увели буквально из-под носа, Паша пришел в ярость. Он даже пытался арестовать официанта, но лахудра Элеонора оказалась девкой душевной и понимающей. Она уговорила официанта потерпеть, сбегала на улицу и договорилась с кем-то из кулебякинцев отвезти участкового домой.
После этого оставалось уговорить самого участкового, но и с этим Элеонора справилась на пять баллов. В результате перед ошеломленной Антониной Степановной Мячиковой предстала полуголая, долговязая и накрашенная девица, лихо поддерживающая под локоток абсолютно пьяного Пашу. Антонина Степановна была настолько деморализована внешним видом своего безгрешного ангела, что кротко выслушала краткий отчет Элеоноры о проделанной работе и приняла бесчувственного сына с рук на руки.
Утром Павел Сергеевич проснулся с дикой головной болью и чувством глубокого раскаяния перед человечеством в целом. Скорбно молчавшая мать принесла рассола, в полной тишине сготовила завтрак, и за чаем Паша внезапно обрел память.
На трезвую голову все стало ясно и понятно. Злодей Сухомлинов увел у него, Паши, Ленку Синельникову. Да и черт с ней, с Ленкой, по зрелом размышлении жена из нее никакая, по крайней мере, для милиционера, но оставлять факт увода без отмщения было нельзя. Павел Сергеевич сурово простился с маманей — и отправился задействовать административный ресурс.
