— Я пообещал вам свободу «в пределах разумного». И нахожу, что приглашение провести время в моем имении за пределы разумного не выходит. Или у вас другие планы?
В глазах генерала мелькнуло подозрение, и Адам сдался.
— Что вы, о чем разговор!
— Тогда… — Муромский развел руками, — попрошу вас и вашу очаровательную жену быть готовыми выехать на рассвете.
— Мы с нетерпением предвкушаем эту поездку, генерал. — Адам коротко поклонился.
Узкая горная дорога петляла между скал. Но вот начался спуск. Ландшафт изменился: вместо диких скал взгляду открылись возделанные виноградники и сады. И на Жюли нахлынуло чувство узнавания.
Сколько раз слышала она рассказ родителей о бегстве из Петербурга через заснеженные русские степи в Крым! Особенно завораживали ее описания последнего этапа путешествия. Она словно ощущала изобилие красок и ароматов, где солоноватый морской бриз сливался с душистым запахом цветущих деревьев. Теперь, когда карета, мерно раскачиваясь, катилась по той же самой дороге, Жюли казалось, будто она уже проезжала здесь.
Карета остановилась у внушительного особняка, серые стены которого оплетали розы и глицинии. Жюли смотрела на тот самый дом, где прошло счастливое детство отца. И необъяснимое, страшное предчувствие, ни с того ни с сего накатившее накануне ночью и подсказавшее, что именно за этими стенами Илона ждет Адама, превратилось в твердую уверенность. Еще несколько мгновений — и ее возлюбленный воссоединится с невестой, а она останется одна.
Жюли украдкой коснулась рукой живота. Нет, не одна. У нее будет ребенок, подаренный Адамом. Жюли улыбнулась, словно бросая вызов тревожным предчувствиям и отзываясь на тихую радость, переполнившую душу.
Двери особняка распахнулись. Слуги в причудливых костюмах высыпали наружу и выстроились по обе стороны лестницы. И мужчины, и женщины были одеты в просторные восточные шальвары и яркие рубашки. Темные, подкрашенные хной волосы женщин украшали вышитые шапочки. Кисейные чадры закрывали их лица от носа до подбородка.
— А где та парочка? — раздался зычный голос генерала. — Почему их нет здесь?..
Не успел он договорить, как на верхней площадке лестницы появились мужчина и женщина. Одетые так же, как и прочие, они, тем не менее, отличались от остальных более светлой кожей и волосами.
Пальцы Адама судорожно стиснули ее локоть, дыхание оборвалось. Но и без этих признаков Жюли догадалась, что блондинка в дверном проеме — Илона. Глаза пленницы расширились, в них отразилась целая гамма эмоций — радость, мука и что-то похожее на панику. Затем Илона склонилась в поясном поклоне, и Жюли так и не удалось присмотреться толком к выражению ее лица.
Чувства, обуревающие их троих — Жюли, Адама и Илону, — были столь сильны и противоречивы, что, казалось, в воздухе потрескивают электрические разряды, как перед летней грозой. Горе комком стояло в горле. Невзирая на собственное смятение, Жюли почувствовала: генерал что-то заподозрил. Надо его отвлечь, подумала она, испугавшись за любимого.
— Любопытное зрелище! — заметила Жюли небрежно. — Могу ли я узнать, ради чего устраивается это действо?
— Причина проста: я обожаю власть. Обожаю, когда моим приказам повинуются беспрекословно. — Муромский улыбнулся, в зловещей ухмылке сквозила одержимость. — Власть — величайшее из земных удовольствий. — И единственное, мрачно добавил он про себя.
Краем глаза Жюли подметила, как Илона и ее спутник выпрямились. Почувствовала, как напряглись мускулы Адама, словно он отчаянно пытался взять себя в руки. Точеные пальцы погладили его запястье, пытаясь успокоить, а между тем княжна мучительно размышляла: как бы Адам поступил сейчас, если бы никто на него не смотрел. Кинулся бы к Илоне? Расцеловал бы ее? Поклялся бы, что спасет и никогда больше с ней не расстанется?
— А почему они одеты так странно? — мило прощебетала Жюли, невзирая на путаницу в мыслях и острую боль в сердце.
— Я всегда питал слабость к татаро-монголам. Может, потому, что в моих жилах есть капля азиатской крови. — Муромский снова улыбнулся. — А может, потому, что меня всегда восхищала их утонченная жестокость. Столько хладнокровия и столько изобретательности…
Ответ замер у Жюли на устах, потому что в голову ей пришла жуткая мысль: что, если и в ней живет подобная жестокость или, скорее, безумие? Ибо родственник ее безумен — в этом не было ни малейшего сомнения.
Не в силах сдвинуться с места, Адам во все глаза глядел на Илону. Он, безусловно, узнал ее, но больше разумом, чем сердцем. Прелестная, похожая на куколку, девушка превратилась в соблазнительную пухлую женщину, но дело не в этом. Адам видел перед собою чужого человека, и это его пугало. Илона стала для него чужой, потому что сам он изменился. Потому что Жюли преобразила его.
Прежде его влекло к Илоне, и все-таки он никогда не любил ее, хотя испытывал к ней нежность. Адам отчаянно искал в душе остатки былой привязанности. Ведь должен был остаться хоть какой-то след, искра прошлой страсти! Но находил только золу воспоминаний. Воспоминаний настолько далеких, словно реально никогда и не существовавших.
Глядя на Илону, Адам терзался мучительным чувством вины. Честь требует, чтобы он провел остаток лет с ней, а не с той женщиной, которую он любит превыше жизни! О, ужас! И мысль эта причиняла неизъяснимое страдание.
Генерал щелкнул пальцами, словно подзывая собак. Повинуясь унизительному жесту, несчастная пара сошла по ступеням и снова согнулась в поклоне. Муромский шагнул ближе и ухватил Илону за подбородок. Жилистые пальцы впились в кожу. В глазах стоявшего рядом мужчины вспыхнула искра ненависти, но все смотрели на женщину, и никто этого не заметил.
— Ты ведь знаешь, дорогуша, как высоко я ставлю покорность. — Хрипловатый голос звучал негромко и даже дружелюбно. — По-моему, я уже предупреждал, что неповиновения не потерплю. — Женщина всхлипнула, и генерал, удовлетворенно хмыкнув, потрепал ее по щеке. Затем обратился к гостям: — Славная коллекция, не так ли?
— Коллекция? — эхом отозвалась Жюли.
— О да. Я взял за правило привозить сувенир-другой из каждой военной кампании — из Турции, с Кавказа, из Средней Азии. — Любитель редкостей просиял. — Этих двоих я особенно ценю. — Он указал на Илону и ее спутника. — Захватил их в Венгрии пять лет назад.
При мысли о том, что в ее жилах и в жилах этого мерзавца струится одна кровь, Жюли почувствовала приступ тошноты, а затем — слепящую ярость.
— Коллекция? Почему бы не назвать вещи своими именами? Рабы, вот они кто.
Запрокинув голову, Муромский отрывисто расхохотался.
— Вы, европейцы, так чувствительны! Мы, русские, по крайней мере, честны. Вы тоже держите рабов, только называете их свободными людьми — вот и вся разница!
Опасаясь наговорить лишнего, Жюли благоразумно прикусила язык. Но выражение лица выдавало ее с головой.
Муромский неуютно поежился. Его не оставляло ощущение, что гостья знает про каждую из когда-либо совершенных им гнусностей. По спине поползла холодная дрожь. Передернувшись, владелец имения оглянулся на ее мужа.
