— Мы с вами стареем, — сказал Уимзи. — Простите за грубость. Знаете, Марджори, мне ведь скоро будет сорок.
— Вы хорошо держитесь. Правда, сегодня, Питер, вы какой-то измученный. В чем дело?
— Ничего, кроме среднего возраста.
— Осторожнее, не то еще остепенитесь.
— Ну, я уже много лет веду себя вполне степенно.
— О да, ваш Бантер, ваши книги. Иногда я вам завидую, Питер.
Уимзи промолчал. Марджори посмотрела на него чуть ли не с тревогой и взяла его за руку.
— Прошу вас, Питер, будьте счастливы. Вы всегда принадлежали к тому спокойному, благополучному сорту людей, которых ничто не может выбить из колеи. Пожалуйста, не меняйтесь.
Уже второй раз Питер слышал просьбу не меняться. И если в первый раз он безумно обрадовался, то теперь ужаснулся. Пока их такси плавно катилось под дождем по набережной, он ощутил тупую и злую беспомощность — первое предупреждение о неотвратимых переменах. Он мог бы воскликнуть, как отравленный Этельф в «Трагедии дурака»:[48]«Я меняюсь, меняюсь, бесповоротно меняюсь!» Независимо от того, ждет его в этот раз успех или поражение, жизнь никогда уже не будет прежней. Не потому, что несчастная любовь разобьет его сердце, — нет, безудержные страдания юности для него уже миновали, но он чувствовал, что, освободившись от иллюзий, утратил нечто важное. Отныне каждый беззаботный час будет большим достижением, завоеванием — очередным топором, бутылью в футляре или охотничьим ружьем, спасенным новым Робинзоном с тонущего корабля.
И в первый раз в жизни он засомневался, хватит ли ему сил осуществить задуманное. Уже случалось, что при расследовании к делу примешивались его личные чувства, но еще никогда они не влияли на его способность ясно рассуждать. Теперь же он действовал как в тумане, наугад хватаясь за ускользающие, ложные версии. Он задавал вопросы наобум, постоянно сомневаясь, и если раньше сжатые сроки его только подстегивали, то теперь они пугали его и сбивали с толку.
— Прошу прощения, Марджори, — сказал он, выходя из оцепенения, — боюсь, сегодня со мной ужасно скучно. Видимо, кислородное голодание. Не возражаете, если я приоткрою окно? Так-то лучше. Хорошая еда и немного свежего воздуха — и я до старости лет пропрыгаю, как горный козел. Когда я, желтый, лысый и заключенный в незаметный корсет, буду тащиться в ночные клубы моих праправнуков, люди будут показывать на меня пальцем и говорить: «Смотри, смотри! Это тот самый несносный лорд Питер, знаменитый тем, что за последние девяносто шесть лет не сказал ни одного разумного слова! Он единственный из всех аристократов избежал гильотины во времена революции 1960-го. Мы держим его детям на потеху». А я буду трясти головой с новехонькими зубными протезами и отвечать: «Эх, вот мы в свое время веселились! Не то что эти правильные, смирные бедолаги!»
— Если они действительно будут такими дисциплинированными, все ночные клубы к тому времени прикроют, и таскаться вам будет некуда.
— О нет, природа свое возьмет. Они будут отлынивать от Государственных Коллективных Игр и украдкой пробираться в катакомбы, чтобы поиграть в солитер[49]за чашей нестерилизованного снятого молока. Нам сюда?
— Надеюсь, наверху есть кто-нибудь, кто может нас впустить, — раз уж Сильвия повредила ногу. Да, слышите шаги? Это вы, Эйлунд! Как Сильвия?
— Хорошо, только сильно опухла — в смысле, лодыжка. Подниметесь?
— К ней сейчас можно?
— Все в полном порядке.
— Тем лучше. Со мной лорд Питер Уимзи.
— О, как поживаете? — обратилась к нему девушка. — Вы ведь занимаетесь расследованиями, да? Наверное, пришли из-за какого-нибудь трупа?
— Лорд Питер занимается делом Гарриет Вэйн, помогает защите.
— Серьезно? Как хорошо! Рада слышать, что кто-то за это взялся.
Эйлунд была невысокая, полная девушка со вздернутым носом и боевым огоньком в глазах.
— И что вы об этом думаете? Я считаю, он сам это сделал. Бойз ведь был из тех, что без конца ноют, жалеют себя. Сил, ты слышишь? Пришла Марджори и привела парня, который собрался вытащить Гарриет из-за решетки.
— Немедленно веди его сюда! — донесся до них ответ.
Распахнув дверь, они оказались в небольшой комнате, обставленной с суровой простотой, — скромном жилище молодой женщины в очках, которая сидела в моррисовском[50]кресле, положив забинтованную ногу на чемодан.
— Я не могу встать, потому что, как говаривала Дженни Рен, у меня спина болит и ноги не слушаются.[51]Кто же храбрый защитник, Марджори?
Уимзи представили, и Эйлунд Прайс тут же поинтересовалась довольно язвительным тоном:
— А кофе он пьет, Марджори? Или ему обязательно нужен более мужественный напиток?
— Он воплощение добродетели, благоразумия и трезвости и пьет все, кроме какао и шипучего лимонада.
— Ладно. Я просто спросила, потому что некоторым мужчинам, которых ты за собой таскаешь, требуется как-то специально взбодриться, а мы на мели, да и паб уже закрывается.
Она громко протопала к буфету, а Сильвия сказала:
— Не сердитесь на Эйлунд — она ни одному мужчине спуску не дает. Скажите, лорд Питер, вы уже нашли какие-то зацепки?
— Пока не знаю, — ответил Уимзи. — Запустил в несколько нор своих хорьков — теперь жду, не покажется ли кто на поверхности с другой стороны.
— Вы уже виделись с кузеном, с этим Эркартом?
— Договорился с ним о встрече на завтра. А что?
— Сильвия считает, что это он, — вставила Эйлунд.
— Любопытно. Почему?
— Женская интуиция, — отрезала она. — Ей не нравится его прическа.
— Нет, я только сказала, что он слишком уж гладкий и ловкий, — возразила Сильвия. — И потом, если не он, тогда кто? Точно не Райленд Воген: он, конечно, отвратительный тип, но смерть Бойза его совершенно уничтожила.
