Самый сильный с виду рыбак скрылся за дверью часовни, над которой было выведено: «Все горы – Голгофа» – на разных языках.
Бледная статуя Пресвятой Девы в отрочестве, наряженная в тяжелое кружевное платье с бубенцами, выплыла из часовни на троне, в паланкине, который покоился на плечах рыбака. Она была с меня ростом. Я вгляделась в ее лицо, когда она проплывала мимо.
Процессия двинулась за паланкином вниз по каменистой тропе. Здесь, вдали от улиц, разливался мрак. Лишь свет факелов освещал путь сквозь низкую поросль. За факельщиками шествовали барабанщики.
Когда мы вступили на узкие деревенские улочки, местные девочки-подростки стали тянуть руки с балконов, пытаясь коснуться статуи. Возле приюта для слепых я заметила, как старые дамы в черном ощупью пробираются по стенке в свете факелов. По тому, как эти старые слепые женщины держат голову, по их теням на стене, видно было, что они напрягают слух, ловя звон бубенцов на кружевном платье.
Процессия достигла бухты, и статую поднесли к новомодной, модерновой постройке. Это была рыбацкая церковь со складчатым бетонным фасадом.
Фигуру девочки установили в дальнем приделе. Когда взгляд скользил к потолку, на глаза попадалась полоска голубоватого стекла, пущенная по верху стен. Лунный свет, проникая сквозь нее, бросал цветной отсвет на лица. Крыша была выпуклой, из лакированных деревянных планок, сходящихся над головами к балке, выгнутой на манер киля. Крыша эта представляла собой основной корпус рыбацкого судна в сто футов высотой. Из-за того, как скупо сочился свет, казалось, что ты уже утонул, ушел на дно, в самую глубину, а живые люди остались наверху.
Зазвонили церковные колокола, и процессия хлынула наружу. Значительно прибыло людей с факелами. Над скалами на фоне луны ударил фейерверк. Ракеты взлетали с рыбацких судов, пришвартованных кругом в чаше бухты.
Лицо девочки освещалось разноцветными вспышками ракет, разрывающихся в небе. Ее водрузили на огромный плот, украшенный мишурой и свечками под стеклянными колпаками. Плот был оснащен радиоуправляемым мотором. Рыбаки проводили его до выхода из бухты, он плавно скользил по волнам, унося ее, сидящую так прямо.
Когда она отплыла дальше в море, кто-то из мужчин нажал кнопку. Плот задымился, вокруг основания фигуры заплясали языки пламени.
Плот сгорел очень быстро. Огонь полыхал в темноте, отбрасывая на воду длинную размытую дорожку света. Пламя завилось спиралью, добравшись до ее волос, затем плот опрокинулся в облаке пара и затонул.
Я было пошла на стробоскоп ночного клуба, но потом повернула к гостинице.
Всю ночь слышались залпы фейерверка и шорох волн на песке.
Решив окунуться на заре, я наблюдала, как девушки в масках плавают кругами – пытаются увидеть обожженный лик, взирающий на нас со дна морского.
* * *
Я выглянула из окна гостиницы: бетономешалки, подвешенные к кранам, болтались высоко в воздухе над темнеющими строениями, чтоб не украли. Ниже вдоль линии горизонта мелькали самолеты.
Все еще не разобрав шмотки, я сидела на краю кровати, когда в дверь постучал этот редактор, Том Боннингтон из издательства. С ним была женщина. Он сказал:
– Привет! Приятно наконец с тобой познакомиться.
– Привет! – отозвалась я.
– Как номер, в порядке? – спросил он.
– Ага, изумительный, спасибо.
– Что ж, это – Сьюзен. Она у нас по части дизайна. Хотела бы перекинуться словечком насчет обложки.
– Обложки? – переспросила я, окидывая взглядом кровать.
– Для романа.
– А-а! Ну да.
Эта самая Сьюзен заулыбалась и, позабыв даже поздороваться, выпалила:
– Я считаю, что ты написала изумительный дебютный роман. Очень-очень жесткий. У меня есть кое-какие соображения по обложке, которые мы могли бы позже рассмотреть.
– Как отпуск? Весело провела время? – спросил Том.
Я обернулась в его сторону и кивнула.
Сьюзен вставила:
– Каждые несколько лет я стараюсь вырваться на юг. Посмотреть, что изменилось. Весь вопрос в том, как выкроить время, верно?
Я поддержала:
– Ага.
– А ты бывала в Альгамбре, в Гранаде? – не отставала Сьюзен.
– Что за музыку там играют? – уточнила я.
– Там не играют, – опешила Сьюзен.
– А-а…
– Это дворец в мавританском стиле, – пояснил Том.
– Я бывала только там, где играют рейв.
Мы немного помолчали. Том ударил кулаком о ладонь и продолжил:
– Что ж, Морверн, я подумал, может, выберемся куда-нибудь вечерком? В ночной клуб закатимся, а?
– Машина есть?
– Нет. Мы подумали, вдруг выпивать будем, – растолковала Сьюзен.
– Ну да, – протянула я и шмыгнула носом.
– Или ты предпочитаешь остаться здесь и побеседовать о книге? – вставил Том.
– Не-не, просто я, типа, немного на мели, – вырвалось у меня.
– Что, прости?
– Ну, не при деньгах, врубаетесь?
– А-а! Ты о деньгах…
– Ага, типа, поиздержалась.
Том рассмеялся из дальнего угла гостиничного номера, я уставилась на него, а он выдал:
– Конечно же, издательство может раскошелиться на пиццу и напитки.
– Я как раз подумывала, нельзя ли стрельнуть у вас пятнашку или двадцатку до возвращения домой? А там разойдемся.
– Ну, а как у тебя с билетом на поезд? – озаботился Том.
– Это бесплатно: у меня приемный отец работает на железной дороге.
– Как, прости?
– Мой приемный отец работает на железной дороге, так что члены его семьи ездят бесплатно – он машинист.
– А-а! Понимаю. Льготный билет, так?
– Льготный? Ну, бесплатный.
– Что ж, конечно, я могу одолжить тебе двадцатку, – порадовал Том.
– О, тогда порядок! Просто здорово, очень мило, – затараторила я.
– Вряд ли ты много получаешь в своем супермаркете, – встряла Сьюзен.
– Ну что ж, вот, – проговорил Том, извлекая две десятки из бумажника, набитого купюрами и разноцветными кредитками.
– Большое спасибо. Том.
Том погнал дальше:
– Я знаю, аванс за книгу был невелик, но это всегда можно исправить. Работаешь над чем-нибудь новым?
– Прости?
– Работаешь над новым материалом?
– Материалом?
– Остаток суммы за книгу ты получишь в конце лета, когда она выйдет, затем, к концу финансового года, придут роялти.[12]
