Я не должна была ей улыбаться, но все равно улыбнулась. Она ответила тем же, и что-то промелькнуло между нами. Подожди меня, сказали ее глаза. Встретимся в коридоре. Я не могу объяснить, что между нами промелькнуло, но наверняка это чувствуют разведчики, узнавая друг друга и понимая, что наконец-то встретили того, кто знает правду и не обращает внимания на маскировку.
Снова сейчас
Полицейский тут. Он вернулся.
Он бесцеремонно зашел, когда я смывала грязь с рук в ванной.
К счастью, спиды убили апатию виноватой девочки.
Я тут горы своротила. Он и не догадывается.
Я прятала улики – я же не идиотка. Я заткнула Джастинины кассеты и книги под матрас, а платья – под подушки. Нож я похоронила в саду.
Я закопала окровавленный нож глубоко под землей, возле розового куста. Отец там не покажется до конца моей жизни. Корни роз удушит мое оружие: моя трава и дурная наследственность.
Я выхожу из ванной. Я не могу смотреть ему в глаза.
Полицейский говорит, что у него новая информация. Дискредитирующая Новая Информация, Дающая Повод для Моего Ареста. Неужели они схватили Джастину? Нет, нет, я знаю, что они не заковали ее в наручники. Иначе он бы светился от счастья. Кроме того, я знаю, что они никогда не найдут Джастину. Видели, как много времени это заняло у меня?
– Что за новая информация? – спрашиваю я и занавешиваю глаза волосами.
– Может быть, ты расскажешь мне, что делала в пятницу вечером?
Ага, щаз.
– Сара, ты ведь неплохая девочка. Я знаю, что ты хочешь помочь.
– Я так напилась. Совершенно ничего о пятнице не помню.
– Мне кажется, это происшествие из разряда тех, что не забывают.
– Да думайте что угодно. Я выпила целую бутылку «Аквавита».
Я улетела на белом алкоголе и черных красотках.
Он что-то записывает в блокноте, а я стою в молчаливой белой ванной. Сердце колотится так сильно, что скоро, наверное, просто выпрыгнет, прорвав кожу.
– Я вам уже говорила, что у меня жар. Серьезно, я плохо себя чувствую. Я сейчас в обморок упаду.
Я иду мимо него в свою комнату. Может, он и полицейский, но все равно тридцатилетний. Он не может проникнуть в девичью спальню.
Я лежу в постели и слышу, как колотится сердце. Прикиньте, внезапно пошла кровь из носа. У меня чудовищно пересохло во рту. Ну почему у меня нет морфия? И зачем я выкинула всех черных красоток? Как жаль, что я смыла все спиды в унитаз.
Он вальяжно заходит. Останавливается – ноги широко расставлены, руки в бока, пялится на мой комод, словно во что бы то ни стало должен разыскать грязный девичий дневничок.
Скоро он произнесет это слово. Оно реет у него в глазах, оно застыло у него на губах.
– Это не шуточки, – говорит он. – Это не воровство в магазине, это…
Ну назови это трагедией. Назови несчастным случаем. Только не произноси слово убийство тут, в моей спальне.
Полицейский говорит: весной там тень, и цветение в сумасшедшем доме, и маленькие елки в руках у юношей, что сажают их в уголь, который раньше был корнями.
На самом деле он говорит:
– Сара, мы знаем, что у тебя есть нож.
Он идет к моей кровати. Господи, если они спросят, что же произошло в переулке, я даже не знаю, что ответить.
– Сара, у нас есть свидетель, он видел тебя в переулке в то время, когда было совершено преступление.
Он говорит:
– Также мы знаем, что в пятницу вечером ты была с Джастиной.
Да, была. Но я никогда не назову ее имени этому человеку.
Я закрываю глаза и пытаюсь думать о бледных лепестках на деревьях китайского императора. Красота затопит мое сердце, отведет ужас, что сгущается надо мной.
Я слышу его дыхание. Наверное, он стоит на коленях у моей кровати и молится, как в храме.
Я подношу его руку к себе, чтобы он почувствовал мой жар. Он пытается ее отнять, но я не отпускаю. Я хочу, чтобы он дотронулся до меня там, где жар. Вот так. Я хочу, чтобы он до меня там дотронулся.
– Сара, может быть, ты просто свидетельница. Скажи мне, что ты невиновна.
Невиновна, говорит он, этот полицейский.
– Невиновна, – подтверждаю я. – Да.
– Сара, я знаю, что ты не могла этого совершить. Ты такая…
Вот он наклонился надо мной и щупает мне лоб – его ладонь покрывается потом больной девочки. К сожалению, он говорит:
– …ты такая невинная.
Я позволяю ему себя поцеловать. Потому что, когда он распробует мой жар, он поймет, что я не вру.
Нет, он не целует меня.
Он вскрикивает «черт» и отпрыгивает от кровати, вспугнутый внезапным оглушительным стуком во входную дверь.
Сначала я решаю, что это мой отец. Ну слава богу, Симус вернулся.
Потом я понимаю, что он не стал бы стучаться, и предполагаю, что это группа захвата. Клянусь. Я видела такую группу по телевизору, когда была маленькой и моя мама смотрела, как ловили повстанку и грабительницу Патти Хёрст: мужчины с длинными черными пистолетами, в масках и армейском камуфляже.
Коп от меня отворачивается. Отходя от моей кровати, он подтягивает штаны.
Он идет через кухню, но я уверена: он мечтает не о воде со льдом и не о морфии. У него есть его рапорт, его рация, его сирена, его пистолет. Его блестящая кокарда, его зарплата.
Конечно же, это не группа захвата. И не Эверли. Не Джастина. Недобрая фея Глинда и не Флоренс Найтингейл[18]с ее армией медсестер.
Это еще один полицейский, который проходит в мою комнату с ордером на обыск. Он весь в оспинах и очень зол; наверное, он гений, или как их еще называют, в том, что касается чудесного умения размазывать людей по стенкам.
Он называет меня «мисс». Из серии «Вы готовы к выходу, мисс Шоу?»
– У нее жар. Я не уверен, что мы можем ее транспортировать.
– Да, – заявляю я. – Я очень больна.
От языка полицейских по телу бегут мурашки. Я слышу как они шепчутся у моего стола: Она сломалась? Она тебе что-нибудь рассказала? Нет, она ничего не говорила.
– Где ее отец?
– Он на пути из Тофино. Должен бы уже приехать.
Новый полицейский трясет головой. Ненормальный Хиппи. Не Мудрено. Зуб даю – они конфискуют его жухлую марихуану.
