– Когда я закончу, то не тушуйся, засунь свой маленький член и насладись по полной. Ха-ха-ха. Сегодня получишь всестороннее образование. Знаешь, Сталин считал изнасилования способом мотивировать солдат и поддержать их агрессивные импульсы.
– Не беспокойтесь о моих агрессивных импульсах, – сказал Иван.
Он поднял винтовку и ударил капитана по голове прикладом. Капитан ударился лбом о голову своей жертвы, и она стукнулась о кирпичные ступени. Иван пнул его голову и еще раз ударил прикладом. Кости черепа хрустнули. Изо рта капитана пошла кровь прямо на живот женщины. Она была без сознания. Иван стащил с нее тело капитана, надев ему на голову пустой мешок из-под кофе. А с ней что делать? Как защитить ее от солдат в баре? Сердце колотилось как бешеное, а из горла вырывался свист. Иван был вне себя, словно загнанное в угол животное, даже не животное а зверь, он ощущал, как удивительная сила бежит по телу. Ему было все по силам.
Иван уставился на полуоткрытые алые губы и тонкие морщинки вокруг рта, спускающиеся сверху вниз по сияющей коже. Эти опухшие губы были вершинами длинной волны, волны крови гонимой ветром сердца, и пойманной в сети тонкой кожи, которая не давала ей выплеснуться на берег, на Ивана. Только этот тоненький слой отделял кровь Ивана от крови Сельмы.
В трудовом лагере он не переставал хотеть ее. Во сне они стояли на голой вершине горы, и Сельма говорила: «Слишком поздно. Я замужем за другим». Иван шел прочь, а в наушниках, в которых играла «Весна Священная» Стравинского, и от басов его трясло, отчего череп трещал по швам, дребезжал, как оконное стекло, когда слишком низко пролетают военные самолеты… И он бежал через вечнозеленые леса, и как бы далеко он ни убежал, провод от наушников все равно тянулся за ним, и музыка не переставала вонзаться в мозг.
Иван подозревал, что его чувство так и осталось без взаимности из-за его трусости. У него не хватило смелости объясниться. А в нашем мире, полном опасностей, разве может женщину не притягивать смелость? Потом он слышал, что Сельму исключили с медицинского факультета, она уехала в Загреб, закончила там архитектурное училище и вышла замуж за врача, который погиб в автокатастрофе.
А теперь Иван с грустной радостью смотрел на Сельму, лежавшую у его ног с задранной юбкой и расстегнутым лифчиком, ее груди смотрели в стороны, распластавшись по перепачканным кровью ребрам. Ее соблазнительные полные бедра беззащитно раскинулись перед ним.
Иван вынес Сельму на улицу и дал ей напиться из алюминиевой фляжки. Она с презрением посмотрела на него и спросила:
– Я должна поблагодарить тебя? Ты меня спас?
– Да, ты могла бы поблагодарить меня. Не знаю, спас ли кто-то кого-то, но спасибо сказать можно.
– А что ты-то делаешь в этой армии? Ты, старый анатом?
– Сам не знаю, поверь мне.
Он проводил Сельму до автобуса, в котором сидели хорватские женщины и дети. Она ковыляла рядом, но отказывалась от помощи. Иван задумался, доедет ли вообще этот ржавый автобус с дырками от пуль, или по прихоти какого-нибудь пьяного садиста в автобус попадет бомба, и все пассажиры, включая Сельму, погибнут в огне, или же он сам, если все и дальше так пойдет, будет стрелять по ним.
А в баре солдаты снова водили хороводы. Иван снял гимнастерку с убитого хорватского солдата и натянул ее на капитана, искалечив лицо до неузнаваемости, потом вытащил его наружу и сбросил в телегу, запряженную лошадьми, на десяток других трупов. Иван поежился, поскольку кровь пропитала гимнастерку и рубашку, приклеив хлопковую ткань к телу, теплую, липкую. Гнедая лошадь с сильным круглым крупом стояла, наклонив голову к дороге, усыпанной стреляными гильзами. Ее копыта скребли по осколкам стекла. Пронзительное ржание смешивалось с вонью навоза и удушливым запахом гангрены. Лошадь встряхивала ушами, просвечивавшими под солнечными лучами, отливая красным, и на их поверхности расходились ручейки сосудов. Слепень с зеленовато-лиловым брюшком уселся на ухо и начал сосать кровь. Интересно, почему эту лошадь не съели? Иван не мог избавиться от озноба, как будто у него была лихорадка, delirium tremens[8]. Одному богу известно, что за болезни прячутся в этом городе, где воды меньше, чем крови, где съели всех кошек, где крысы шуршат за стеной, а скелеты кошек и крыс лежат в обнимку, а трупы людей по нескольку недель в канализационных стоках и сгоревших машинах, и личинки копошатся серыми клубками на остатках плоти, болтающихся на костях. Он не осмеливался сделать глубокий вдох, боясь заразиться чумой. Груды тел лежали чуть ли на каждом углу, чулки у женщин разорваны, юбки перепачканы, у мужчин задницы избиты до синевы, на фиолетовых лицах зияют пустые глазницы, а желтые глазные яблоки свисают прямо в грязь.
Солдаты, некоторые, скрежеща зубами, а другие, болтая и блюя, поливали горы трупов бензином и поджигали их.
15. Сердца трепещут над бесплодной землей
Несколько месяцев спустя, к юго-востоку от Славонски Брода в северной Боснии, солдаты югославской федеральной армии вместе с бандами четников шли строем по дубовой роще, с треском ломая сучья и поскальзываясь на прошлогодней листве, которая уже сгнила, но еще не стала землей. После того как они определили местоположение хорватского блиндажа, командир отобрал трех рядовых, включая Ивана, чтобы они подползли к укрытию и ликвидировали пулеметную точку.
– Идите и проявите себя. Мы будем целиться вам в спину, так что лучше без фокусов.
Над ними проплывали низкие облака, от леса под ярким солнцем поднимался пар, а трое солдат ползли по холму. Иван разозлился, что такое ужасное задание дали именно ему. Если он не справится, то командир продолжит пить и веселиться, словно ничего и не случилось, а Иван останется лежать на этом холме и гнить, словно прошлогодняя листва. Пока они ползли по склону, то мельком видели дуло пулемета, торчащее из блиндажа, как полый палец недоброго бога из облаков, но палец этот указывал на горизонт, куда-то над их головами. Когда до блиндажа оставалось еще около ста метров, дуло наклонилось и уставилось на Ивана. Иван выстрелил в него. В ответ из блиндажа вылетели несколько пуль. Иван скатился вниз, как ребенок, играющий на поросшем густой травой холме. Одна пуля попала ему в бок, в районе почки и селезенки. От ощущения, что он проиграл и его ранили, Ивану стало спокойнее. А пули свистели вдоль склона, рассекая кусты, высокую траву, раскалывая камни, впиваясь в кору деревьев. В голове Ивана вертелся стишок: «Земля совершенно разрушена, ее больше нет, ничего не осталось… Земля зашатается, как алкоголик». Один из товарищей Ивана прокатился мимо, весь красный, и даже не заметил его. Иван вскочил и побежал, а потом – не чувствуя под собой земли – полетел. Он убегал подальше от блиндажа и от их лагеря.
Рана придала ему смелости. Если он вернется, то командир рано или поздно найдет способ убить его. Иван остановился, чтобы осмотреть влажную рану. Пуля отхватила лоскут кожи, слой жира и мускулов на левом боку. Иван оторвал рукав от куртки и прижал к ране, но ткань пропитывалась кровью, как промокашка.
